Елена протерла запорошенные глаза: рядом с ней, на другом конце скамейки, сидел непонятно откуда взявшийся гигантского роста господин, видимо, нерусской национальности: в огромной кепке-«аэродроме», надвинутой на самые глаза и завязанной под подбородком черными веревочками, которые были пришиты к краям, из-под кепки торчали во все стороны темные, довольно длинные, всклокоченные волосы, завивавшиеся на концах в крутые кудри. Господин (видать, из соседней республики) одет был в клетчатую рубаху, лопавшуюся на выпуклой груди, и в синие спортивные штаны, разошедшиеся по всем швам и доходившие только до колен; а на ногах ничего – сосед по скамейке оказался бос. Елену потрясли его ступни, достававшие, ей показалось, до самых рельсов, как только поезд их не отдавил. Прямо баскетболист какой-то! Да какой баскетболист – бомж. Елена потянула носом – но учуяла только тонкий аромат распускавшейся где-то азалии. Но бомж был настоящий громила. Елена отодвинулась на самый край. Ребенка-то всякий обидеть может. Тут он кашлянул так, что Елена подскочила, и повернулся к ней.

– Барышня! – произнес бомж громовым голосом, запрятанным в пустую бочку грудной клетки. – Милая барышня!

Лицо его показалось Елене настолько несообразным, что она как ошпаренная подхватилась и припустила что есть духу по направлению к вокзалу, боясь услышать за спиной топот чудовищных ног, но слышала только:

– Гражданка! Мамзель! Госпожа! Сударыня! Товарищ! Сестричка! Ученица!

Елена вбежала под крыло остановки, приютившее тучу возвращавшегося с работы народа, и дождалась вместе со всеми маршрутку.

Автобус проезжал мимо вокзала, она увидела в окно, сквозь вереницу людей, кипарисов, киосков, пальм, что скамейка у железнодорожных путей пуста. Громила-бомж исчез.

Елена доехала до Сочи, вышла на первой попавшейся остановке и побрела куда глаза глядят. Тут, увидев на углу киоск с пирожками, она поняла, как проголодалась, купила и пирожков, и хачапури, в магазинчике рядом – йогурт с кефиром и пошла, уминая пирожок, от Курортного проспекта вниз, к Зимнему театру. По правую руку осталась местная телестудия – место прежней Алевтининой работы.

Елена обошла здание Зимнего театра кругом. И с торца, чуть в стороне, увидела густые заросли бамбука. Она двинулась в глубину зарослей и обнаружила в середине бамбуковой рощицы небольшую полянку, как раз, чтоб уместиться человеку в лежачем положении. Тут валялась и упаковка из-под молочной продукции, и пустые водочные бутылки: знать, кто-то уже облюбовал это место до нее. Елена с опаской вглядывалась в бамбуковые джунгли, но никого не увидела. И бамбуковая листва шелестела так доброжелательно, и ей так не хотелось уходить отсюда, искать новое место ночлега. Здесь она была в центре города и в то же время в центре бамбукового леса. Она вдруг отчетливо вспомнила параграф из учебника «Ботаники», там говорилось, что бамбук за ночь вырастает на 30 сантиметров, в Китае существовала казнь: связанного человека клали плашмя на бамбуковые ростки, и они прорастали сквозь тело. Она достала спортивные штаны и, устроив постель из свитера, пиджака и штанов, легла, накрывшись Медеиной шалью. Если бамбук вздумает расти сквозь нее, она почувствует, не привязана ведь она к этому месту.

Глядя на оплывшую с одного края луну, видневшуюся сквозь молодую листву, Елена с тоской подумала, что завтра надо идти сдаваться в приемник-распределитель, с тем чтобы ее отправили в какой-нибудь детский дом. Нет, она не хотела быть уличной бродяжкой и опуститься в конце концов до уровня тех страшных существ, которые обитают возле вокзала. Что ж, детский дом так детский дом, сама виновата!