У обочины стоял человек в клетчатом пиджаке и отчаянно размахивал соломенной шляпой с гибкими полями; Гаррати смотрел сквозь него.

– Скрамм, что будет, если ты заработаешь билет? – осторожно спросил он.

Скрамм мягко улыбнулся:

– Со мной этого не произойдет. Я чувствую себя так, словно готов идти целую вечность. Знаешь, я захотел участвовать в Долгой Прогулке еще в том возрасте, когда впервые чего-то сознательно захотел. Две недели назад я прошел восемьдесят миль и даже не вспотел.

– Но, допустим, что-нибудь случится…

Скрамм только усмехнулся.

– Сколько лет Кэти?

– Она примерно на год старше меня. Ей почти восемнадцать. Сейчас ее родичи с ней в Финиксе.

Гаррати решил, что родичи Кэти Скрамм знают что-то такое, о чем Скрамм не догадывается.

– Наверное, ты ее очень любишь, – сказал он с легкой грустью.

Скрамм улыбнулся, обнажив те немногие упрямые зубы, которым удалось дожить до этого дня.

– С тех пор как я на ней женился, я вообще не смотрел на других девушек. Кэти славная.

– И все-таки ты пошел.

Скрамм рассмеялся:

– А разве идти не здорово?

– Для Харкнесса – точно нет, – мрачно произнес Гаррати. – Спроси у него, приятно ли ему идти.

– Ты не просчитываешь последствия, – сказал вклинившийся между Гаррати и Скраммом Пирсон. – Ты можешь проиграть. Ты должен признать, что ты можешь проиграть.

– Перед началом Прогулки я считался фаворитом в Лас-Вегасе, – возразил Скрамм. – У меня самые высокие ставки.

– Это точно, – хмуро подтвердил Пирсон. – И ты в хорошей форме, это сразу видно. – Сам Пирсон, отшагав ночь, побледнел и осунулся. Без всякого интереса он смотрел на людей, толпившихся на стоянке возле универмага, мимо которого они проходили. – Все, кто стартовал не в форме, уже умерли или умирают. Но семьдесят два человека еще идут.

– Да, но… – Скрамм задумался; его лоб прорезала глубокая морщина. Гаррати почудилось, что он слышит, как работает мыслительный механизм Скрамма: медленно, туго, но необратимо, как смерть, и неотвратимо, как уплата налогов. В этом Гаррати чувствовал что-то жуткое.

– Я не хочу вас обидеть, – продолжал Скрамм. – Вы хорошие ребята. Но вы пришли сюда не с мыслями о победе и о Призе. Здесь многие сами не знают, почему пошли. Возьмите хоть этого Барковича. Он пошел не затем, чтобы получить Приз. Он пошел для того, чтобы посмотреть, как умирают другие. Он этим живет. Как только кто-то получает билет, у него прибавляется сил. Но этого недостаточно. Он засохнет, как лист на ветке.

– А я? – спросил Гаррати.

Скрамм заметно смутился:

– Ах, черт…

– Нет, продолжай.

– Насколько я тебя вижу, ты тоже не представляешь, зачем идешь. То же самое. Сейчас, конечно, ты идешь, потому что боишься… Но и этого недостаточно. Страх выматывает. – Скрамм взглянул на асфальт и потер ладони. – А когда он окончательно вымотает тебя, ты, Рей, тоже получишь билет, как и все.

Гаррати вспомнились слова Макврайса: Мне кажется… когда я совсем устану… наверное, я просто сяду.

– Тебе придется долго идти, чтобы осилить меня, – сказал Гаррати, хотя столь простая оценка Скрамма здорово напугала его.

– Я, – сказал Скрамм, – готов идти очень долго.

Ноги несли их вперед. Они миновали поворот, затем дорога пошла под уклон, пересекла железнодорожную колею. Они прошли мимо заброшенного домика и покинули городок.

– По-моему, я знаю, что значит умирать, – уверенно сказал Пирсон. – Во всяком случае, теперь знаю. Конечно, знаю не смерть как таковую, смерть моему пониманию недоступна. Я понимаю, как это – умирать. Если я остановлюсь, мне конец. – Он сглотнул слюну, и в его горле что-то булькнуло. – Что-то вроде точки в конце фразы. – Он серьезно взглянул на Скрамма. – Может, я скажу сейчас то, что сказал бы и ты. Может быть, это не выражает всех моих чувств. Но… я не хочу умирать.