А еще он научил ее танцевать румбу и ча-ча-ча, танцы, которым учился сам, проводя каждое воскресное утро (казавшееся ему бесконечным) в Школе современных танцев миссис Амелии Доргенс… Его туда отдала мать, а он сопротивлялся как мог. Но мать, к счастью, была упряма.

Он думал об игре света и тени на почти безупречном овале лица Джен, о ее походке, о модуляциях голоса, о непринужденном и манящем покачивании бедер и с ужасом спросил себя, что же он делает здесь ночью на дороге. Он хотел оказаться рядом с ней. Хотел повторить все, но иначе. Ему вспомнилось загорелое лицо Главного, его седоватые усы, очки с зеркальными стеклами, и его охватил такой страх, что ноги подкосились, как резиновые. Зачем я здесь? – пронесся в голове отчаянный вопрос, и не было на него ответа, поэтому вопрос вернулся: Зачем я…

В темноте грохнули выстрелы, и послышался звук, который ни с чем невозможно спутать: человеческое тело плюхнулось, как мешок, на дорогу. Страх вернулся, обжигающий, удушливый страх, от которого хотелось нырнуть в кусты и бежать, бежать без оглядки, пока он снова не окажется в безопасности, рядом с Джен.

Макврайс идет, чтобы пережить Барковича. А он будет идти ради Джен. Родственники и подруги участников Долгой Прогулки имеют право на место в передних рядах. Значит, он увидит ее.

Он снова вспомнил, как целовал другую девушку, и ему стало стыдно.

Откуда ты знаешь, что дойдешь? Судорога… волдыри… глубокий порез или носовое кровотечение, которое ты не сможешь унять… долгий подъем, слишком долгий и слишком крутой. С чего ты взял, что сможешь это вынести?

Я справлюсь, я выдержу.

– Поздравляю, – сказал над его ухом Макврайс, и он вздрогнул от неожиданности.

– А-а?

– Полночь. Мы живы, и перед нами новый день, Гаррати.

– Много дней, – добавил Абрахам. – Для меня по крайней мере. То есть, конечно, пусть и у вас так будет.

– Если вам интересно, до Олдтауна сто пять миль, – устало вставил Олсон.

– Кому какое дело до Олдтауна, – отмахнулся Мак-врайс. – Гаррати, ты там был?

– Нет.

– А в Огасте? Черт, я-то всегда думал, что Огаста в Джорджии.

– Ну да, в Огасте я был. Это столица штата…

– Административный центр, – поправил Абрахам.

– Там резиденция губернатора, пара перекрестков с круговым движением, пара кинотеатров…

– Да? В Мэне так? – спросил Макврайс.

– Ну, в Мэне центр – небольшой город, – улыбнулся Гаррати.

– Подожди, вот дойдем до Бостона! – сказал Макврайс.

Кто-то застонал.

Впереди послышались приветственные возгласы. Гаррати встрепенулся, услышав свою фамилию. Примерно в полумиле впереди стояла заброшенная, полуразвалившаяся ферма. Однако откуда-то лился яркий свет, и перед фермой стоял огромный плакат:

– Эй, Гаррати, а где родители? – выкрикнул кто-то.

– У себя дома, детей делают, – отозвался смущенный Гаррати. Несомненно, Мэн – это земля Гаррати, и тем не менее ему несколько надоели все эти плакаты, приветствия, насмешки товарищей. За последние пятнадцать часов он обнаружил – помимо прочего, – что вовсе не жаждет быть в центре всеобщего внимания. Его пугала мысль о том, что жители штата, целый миллион, болеют за него, делают на него ставки (рабочий у моста сказал, что он котируется двенадцать к одному… а хорошо это или плохо?).

– Можно было бы ожидать, что они оставили тут парочку-другую родителей помоложе, в соку, – заметил Дейвидсон.

– Что, авангард ААРП? – вставил Абрахам.

Впрочем, обмен шуточками проходил вяло и вскоре сошел на нет. Дорога почти всегда убивает потребность шутить. Они миновали еще один мост – цементный, сооруженный над довольно широкой рекой. Вода плескалась внизу, как черный шелк на ветру. Там и сям негромко стрекотали цикады. Около пятнадцати минут первого зарядил холодный дождь.