В той первоначальной грезе о морщинистом гудронном углу и парадном с Джи-Джеем, Елозой, Винни, Скотти и мной (Дики никогда не входил в эту банду) (переехал в Нагорья) через Риверсайд-стрит стоит огромный железный забор Текстильного, что обегает всю его территорию, соединенный кирпичными столбами с годом Выпуска на нем, столбы проигрывают быстро пространству и времени, а огромные кустодеревья, аккурат вздымающиеся вокруг футбольного и легкоатлетного поля, в него входят – огромные футболы происходили в бронзовых осенях на этом поле, толпы собирались у забора подглядывать сквозь кусты, другие на досках или трубе трибун пронзительно проницающими днями румяного футбола в туманоцветущих розовостях фантастических сумерек —

Но вот ночью волнивые деревья свистят черными призраками во все стороны в пламени черных рук и извилистостях во мраке – миллион движущихся глубин лиственной ночи – Страх вдоль них идти (по Риверсайд, тротуара нет, лишь листья на земле по обочине) (тыквы в росе намеком на Ночь Всех Святых, время голосовать в пустом классе ноябрьским днем) – На том поле… Текстильный пускал нас туда поиграть, был случай – один мой друг намастурбировал там в бутылку на задней линии защиты и развесил в воздухе сдроченное в банку, я примеривался камнем по окнам Текстильного, Джо Фортье из рогатки вышиб двадцать в небытие, неимоверная неблагодарность школьным властям, в ужинных меженных сумерках мы выскакивали поиграть шаляй-валяйски, а иногда и неполной командой прямо на ромб… высокая трава помахивала в красноте, Елоза пищал с третьей базы, кидал мне мяч двойной игры, я вертелся на измене и метал взад на первую, вздернув руку и нырнув плечьми, и бум в первую накатом жестко и прямо, – Скотти между второй и третьей базами при следующем подстуке загребает свой газонокосящий мяч махом спокойным, прям как индеец, присевший посрать, мяч хвать сурово голой своей лапищей, не успел я и опомниться, и мечет мне вялый через вторую базу, за которым мне приходится рвать когти синхронно со Скотти, мяч в футе от земли, что я и делаю голой своей рукой, по-прежнему на бегу (мимоходом пристукнув ногой по краеугольному мешку), и мечу из-под левого бока изо всех сил, чтоб объединить перчатку первого базового игрока с прямой петлей моего рассудительного метка – что он (Джи-Джей, глаза полузакрыты, с матерком: «Этот блядский Джек нарочно меня топит своими пылесборниками») загребает на полпути к земле, хлопнув своей длинной левоногой, а другую подогнув для пущей растяжки, хорошенькая игра вышла, ее только больше подсвечивает спокойствие Скотти и его понимание, что я оценю место на второй мягкой и закрученной —

Тогда мы – я изобрел – я разобрал старую «Виктролу», что у нас дома была, просто вытащил мотор, в целости и сохранности, и наклеил на вертушку бумаги, отмерил «секунды» и мои собственные теоретические временные зависимости от «секунд», и вынес ее в парк, с заводной ручкой и прочим, чтобы засекать время атлетам моих легкоатлетических состязаний: Джи-Джею, Елозе, Скотти, Винни, Дики, даже старине Иддиёту Биссоннетту, который иногда выходил к нам играть с суровой серьезностью и иддиётской радостью («Эй, Иддиёт!») – прочих – полувсерьез надрываясь на 30-ярдовых бросках посмотреть на свое «время» (которое я замерял с точностью до 4 секунд и 3,9 секунды по возможности), и чтобы развлечь, или удовлетворить, меня – умилостивить меня, я вечно отдавал приказы, и меня звали «здоровый босяк» как Билли Арто (который нынче горластый вожак профсоюзов), так и Дики Хэмпшир (погиб на Батаане