– Что за вздор?! – фыркнула Елена.

– Вздор, – согласился Данилов, – но тогда этот вздор был установкой. Маминой подруге предстояло провести показательный факультатив по лирике русских поэтов начала двадцатого века, который должна была оценить какая-то высокая комиссия, кажется – министерская. Она поставила перед детьми задачу, но контролировать ничего не стала. Десятый класс, почти совсем взрослые, сами разберутся прекрасно. И один из ее любимых учеников, звезда лицея, прочел вот это стихотворение.

Данилов протянул Елене телефон.

«Расстегни свои застежки и завязки развяжи.
Тело, жаждущее боли, нестыдливо обнажи.
Опусти к узорам темным отуманенный твой взор,
Закраснейся, и засмейся, и ложися на ковёр.
Чтобы тело без помехи долго, долго истязать,
Надо руки, надо ноги крепко к кольцам привязать.
Чтобы глупые соседи не пришли на нас смотреть,
Надо окна занавесить, надо двери запереть.
Чтобы воплей не услышал ни добряк, ни лицемер,
Надо плотно оградиться глухотой немых портьер».[7]

– Что за порнография? – ахнула Елена.

– Лирическое стихотворение классика отечественной литературы Федора Сологуба, – ответил Данилов. – Написанное в начале двадцатого века. Оба условия отбора были соблюдены, но, тем не менее, скандал получился грандиозный. Бедной подруге пришлось уйти из лицея в ПТУ при фабрике имени Бабаева, потому что больше никуда ее не брали. А ты говоришь – классика. Кстати, по поводу вашего перфекциониста у меня есть одно соображение.

– Какое? – заинтересованно спросила Елена.

– Сдается мне, что он не собирался уходить из жизни, а просто хотел устроить трагический перформанс. Чужая душа, конечно, потемки, и со стороны судить трудно, но вот если бы я собрался самоубиться, то не стал бы делать это на подстанции, потому что там очень велики шансы на спасение. Заметят, тут же промоют и отвезут в стационар, короче говоря – не дадут помереть. Об аффекте речи быть не может, при аффекте люди вены режут, в петлю лезут или в окно выходят, на худой конец уксусную эссенцию пьют, а не заранее припасенными таблетками травятся.

– Возможно, ты и прав, – после некоторого раздумья сказала Елена. – Но это ничего не меняет, результат важнее мотива. А поскольку в записке говорится о «невыносимом давлении администрации», то отвечать будем мы с заведующим… Хорошо, что ты у меня не перфекционист.

– Я – идеалист, – не без гордости уточнил Данилов. – А это еще хуже. Перфекционист – это состояние души, а идеализм – это зависимость.

– Кто сказал?

– Карл Юнг, ели тебе это имя о чем-то говорит, – Елена больно ткнула Данилова локтем в бок. – Он сказал, что любой вид зависимости плох, будь то зависимость от алкоголя, наркотиков или идеализма. Добавлю от себя, что зависимость от должности – это тоже плохо. Попрут – так вали, не оглядываясь, без вздохов и сожалений. Может твое истинное призвание – это организацию здравоохранения в колледже преподавать?

Глава четвертая. Слово главного врача – это конституция, а слово начмеда – закон

Данилов не раз убеждался в том, что шеф умел «строить» не только своих сотрудников, но и вообще всех людей, с которыми ему приходилось иметь дело, вплоть до ректора и проректоров, которые обращались с ним крайне уважительно, как с равным и достойным, а не как с подчиненным.

Начмед Евгения Юрьевна приняла Данилова не так радушно, как в первый раз, но и не так колюче, как в прошлый – серединка на половинку, в рабоче-деловом стиле.

– Заведующую архивом я предупредила, – сказала она с таким видом, будто сделала Данилову великое одолжение. – Проблем быть не должно, но, если уж говорить начистоту, я не понимаю, зачем вы изучаете истории болезни и зачем, вообще, появляетесь у нас? У вас же статистический анализ, вот и работайте с отчетами у себя на кафедре!