– План оперативных мероприятий для таких ситуаций можешь не пересказывать, – хмыкнул Градов. – Давай сразу к сути.

– Мероприятия результата не дали, решили, что упустили, и стали ждать, когда он объявится на родине. Ориентировку, естественно, отправили сразу.

Полковник кивнул. Дезертировавшие солдатики богатством фантазии не отличаются, прятаться толком не умеют. Действия их предсказуемы, как бег стронутого с лежки зайца: тот всегда закладывает круг и возвращается туда же, под выстрел охотника.

– Боец объявился в части, прямо на территории. Вел себя неадекватно и… – Дибич помялся, не зная, как точнее сформулировать, – …и выглядел странно.

Учитывая обстоятельства, формулировка была необычайно мягкой, потому что вчера, когда его подвели к беглецу, Дибичу показалось, что в части появился отец Омельченко, непонятно зачем натянувший форму сына. Лицо вроде бы и то же, но принадлежало оно не двадцатилетнему солдатику, а человеку на четверть века старше: морщины, пигментные пятна, седина…

Услышав об изменениях внешности, полковник поинтересовался:

– В чем заключалась неадекватность поведения?

– Омельченко утверждает, что не покидал пределы части. Что выпил, испугался ответственности и решил подремать часок в укромном уголке и ни про какие три недели знать не знает, ведать не ведает. Мне показалось, что не врет. Глупо так врать…

– Где сейчас Омельченко?

– В изоляторе.

– Что с ним?

– Общая слабость, потеря сил… – Капитан вздохнул. – Полное истощение организма.

– Посмотрим… – туманно пообещал полковник. – Изолятор охраняют?

– Так точно. Второй раз не исчезнет.

– Кто именно охраняет?

– Два бойца из Туркмении. Надежные парни, что угодно поручить можно – главное, умело растолковать, чего от них хочешь. По-русски говорят плохо, так что, если Омельченко снова начнет бредить, ничего не поймут и не растреплют.

– Это правильно, – одобрил Градов. – Кто первым обнаружил вернувшегося бойца?

– Замполит. Столкнулся с ним у казармы и сразу увел в штаб.

– Замполит, замполит… – задумчиво повторил полковник, словно припоминая.

Затем продемонстрировал, что поинтересовался перед вылетом не только личным делом Дибича:

– Челищев Олег Янович, шестьдесят третьего года, холост, имеет взыскание на прошлом месте службы за действия, порочащие честь и достоинство офицера. Он?

Капитан подтвердил: он самый. Про честь, достоинство и порочащие их действия Дибич услышал впервые, но не удивился: с Олежки станется. Раздолбаем капитан Челищев был редкостным, но при этом языком чесал гладко и умело растолковывал военнослужащим их задачи в свете последних решений партии и правительства. А вот после пятой или шестой рюмки у Челищева начинались совсем другие речи, за которые он давно оказался у Дибича «на карандаше» как слабое звено, потенциальный объект вражеской вербовки.

– Пещеру, куда забился подремать боец, ты осматривал?

– Никак нет, – качнул головой капитан. – Дальше штольни не пошел.

– Это именно штольня? – продолжил расспросы полковник. – То есть что-то рукотворное?

– Да.

– Почему ты решил, что меня способна заинтересовать какая-то древняя шахта? Я в некотором роде не совсем археолог.

– Там, товарищ полковник, что угодно, только не старая шахта. Я был в Судетах на старинном руднике восемнадцатого века, восстановленном для туристов. Там стены и свод рябые, словно зубами прогрызенные. А здесь они ровные, как по линеечке обтесаны. Не рудокопы кирками долбили.

– Это единственная причина?

– Никак нет. Еще субъективный провал во времени. Плюс странные изменения внешности, – перечислил Дибич.