Карина зажмурилась. Часто приходилось слушать сестренку, та много о нем говорила, с подробностями и пикантностями, которые пробирались под кожу и ползали жучками по нервам. Тоска и ревность кувыркались в душе, а на лице надо было изображать внимание, улыбку и даже радость.

– Осталось пару часов, возвращаемся в избушку, – сказал Зайкин и хотел было направиться к инструментам, но его остановили благодарные дети и родители.

Пока он болтал с ними, девушка спокойно собрала все принадлежности в пакеты и сумки, убрала все лишнее, протерла стол и показала головой, что будет ждать его в лавке. Он пришел минут через десять. Покупатели успели раскупить эклеры. Осталось только немного печенья и кексов.

С порога Зайкин стал рассказывать истории, как всегда нелепые, неправдоподобные и оттого смешные, показывал всех действующих лиц, описывал местность, кривлялся и жестикулировал, а она хохотала. Быстро к ним подключились и Валя с Зазой. Тоже устали за день, хотели расслабиться. Потом слушали истории Зазы, не всегда смешные, но всегда поучительные. Вечер пролетел быстро.

В мегафон объявили о завершении фестиваля и поблагодарили всех за участие. В лавках снова закопошились. Загремело оборудование, закряхтела мебель. Сворачивались еще час.

Карина по привычке искала на парковке бело-оранжевый хэтчбек, но Зайкин сегодня приехал на мощном пикапе синего цвета, хотя для всего скарба хватило бы обычного заднего сиденья. Он открыл багажник.

– Кар, – позвал негромкий голос сзади.

Она его даже не узнала, только когда увидела хвойные глаза и квадратное лицо. Зайкин напрягся, выпрямился и оперся рукой на закрытую крышку багажника.

Девушка скисла, надеялась, что никогда больше не увидит Трунова.

– Чего тебе? – раздражение выплеснулось само, сдерживаться и не хотелось.

Парень, почувствовав ее негатив, стушевался и облизал тонкие губы.

– Попрощаться пришел, – ответил тоскливо.

Карина поймала вопрос в синих глазах, вздохнула и направилась к бывшему. Зайкин вытянул подбородок, напряг скулы и оперся на багажник, скрестив и руки, и ноги. Краем глаза следил за ней. Она это чувствовала. Трунов тоже не спускал глаз, на дне которых плавала печаль и нежность. Слабая улыбка придавала всему выражению еще больше грусти.

– Мы ведь попрощались уже, я надеялась, навсегда, – выговорила Карина с холодом, как будто лед жевала, зубы почти скрипели.

Зайкин остался метрах в тридцати. Полушепот бы не услышал, но она специально говорила в полный голос.

– Я в армию ухожу, – сказал Трунов таким тоном, будто не собирался оттуда возвращаться.

Девушка приподняла бровь, про себя думая: «А папочка-то разозлился». Чувствовала только ехидство и злорадство. Оказалось, его отчисления ей было мало. Армия стала шикарным дополнением к наказанию за несдержанность.

– И че ты приперся ко мне? Думаешь, ждать буду? – хмыкнула она, впиваясь в искаженное унынием лицо, наслаждалась видом, впитывала его боль.

Трунов глубоко вздохнул и опустил голову. Хвостик на макушке чуть качнулся. Пальцы надавили на глаза.

– Разумеется, не будешь.

– Разумеется.

Карий взгляд бегал по всей фигуре, мощной, но сжатой, как будто от холода или сухости. Парень поднял лицо и опять постарался улыбнуться.

– Прости меня, Кар. Искренне прошу.

Ладонь непроизвольно потянулась к ее лицу, но девушка отпрянула назад, как от опасности. Он безвольно опустил руку и сглотнул.

– Разумеется, не простишь.

– Разумеется, – она отвернулась. – Может быть… когда-нибудь… Тебе уже будет пофиг.

– Не будет. Никогда не будет, – Трунов шагнул коротко вперед в порыве, но тут же застыл, глазами разглаживал лицо, давил улыбку.