– Значит, так, – сказала я. – Я подготовилась к защите. Ты будешь молчать, как у нас говорили, как рыба об лед. Одно слово – и я разоблачаю, я это уже написала (вру я) твою автобиографию с мамой и папой. Ты проходимец и жулик. Знаешь, как у нас любят поливать иностранцев? И свадьба твоя накроется медным тазом. И, не говоря о сыне, я Елене и Валюшке расскажу, что была твоей любовницей, что Анна-Россия – это я. Что теперь тебе нужна Россия-Валентина. Что от тебя бежать надо, как от чумы. Это то чуть-чуть, которое я сделаю для начала. – Я снова вру, я не способна ни на что похожее. Но я вижу, как он вянет-пропадает от моих слов.

Я встаю. Вижу, что несут лангеты. Придется ему съесть две порции и выпить все вино.

– Будет второй раунд переговоров. Я ведь рассчитывал на умную мать. Ты оказалась идиотка с кагэбэшными замашками. Но я не отступлюсь. Это даже хорошо, что ты мне все сказала. Дура!

Я ухожу и слышу звук ножа, режущего мясо, и громкое чавканье. Он всегда отвратительно громко ел.

Конечно, я рассказала все Николаю. Вот когда меня трясло, как при малярии. Муж обнял меня и сказал, что дела тут на десять минут: опустить ему на голову что-нибудь тяжелое.

Как я испугалась! Я поверила, что мой добрый любимый Коля будет выжидать в подворотне плюгавенького Фимку, чтоб дать ему по башке. И я даже что-то закричала, типа – «Это не способ! Не хватало нам еще тюрьмы!»

Он засмеялся, и до меня дошло, что то, чего не может быть по определению, не случится никогда.

– Ты умница, что не поддалась на шантаж, но с такими, как он, разговаривать надо иначе. И он получит этот разговор. А сейчас надо сообразить, куда отправить Мишку. Слава богу, еще месяц каникул есть.

Я даже не подозревала, что Николай может быть так спор. Он устроил Мишку в отъезжающую от университета в Зауралье биологическую экспедицию. У сына, как говорится, челюсть отвисла. Это была невозможная удача для школьника.

– Как? Как ты сумел, папа? – радостно вопил сын. Но Николай делал обиженное лицо: мол, о чем речь? Что он, для ребенка не заломает кого надо?

В два дня мы собрали и отправили сына. Когда Ефим позвонил, трубку взял Николай. Самым добрым и мягким из своих голосов он сказал, что Миша, которого очень хочет видеть Ефим, отсутствует, уехал в экспедицию на север, и он, Николай, очень убедительно просит: «Мужик, отзынь!»

– Это в каком смысле? – видимо, спросил Ефим.

– В том самом. Пошире открой рот и отзынь! Ступай себе с Богом, Евтихеев (я поделилась с Николаем, кого мне напоминает мой бывший), не будет тебе нового корыта. Рыбка улепетнула.

Я знала способность мужа использовать русский язык в качестве булыжника пролетариата. Не могу сказать, что в нем умер ученый-лингвист, но стихийный знаток народной речи, которая не в бровь, а в глаз, в нем жил всегда. Я не раз видела, как парой-тройкой слов он разнимал дерущихся. Шалеющие от непонятного – «А чё он сказал?» – бузотеры останавливались, вертя то так, то сяк брошенное им какое-нибудь «лотохи лохмоухие». Я многим словам у него научилась. Но секрет был не только в словах. В нем самом, огромном, рукастом богатыре, который не лезет в драку, а говорит какие-то непонятные, но русские же, русские, нутром чуется, слова, жило нечто, перед чем грубая сила сникала.

Случилось то, чего не вообразишь. Соседка вечером выдала мне сверток в целлофане, в котором ясно просматривались конфеты «Коркунов».

– Это вам, – сказала она. – Приходил мужчина, вас не было дома.

– Когда? – удивилась я.

– Пока вы были в магазине.

У меня, как сказали бы раньше, был больничный. Хотя кто это сейчас так называет? Я и врача не вызывала. Позвонила на работу, сказала, что подскочило давление – это чистая правда, – мне сказали: «Отсидись пару дней». Я выпила все нужные таблетки, после обеда меня отпустило, и я действительно пошла в магазин. Соседка мыла свой порог. Я спросила: «Вам ничего не нужно в универсаме?» – «Если не трудно, купите мне стиральный порошок „Лотос“ или „Досю“, что подешевле». И вот я звоню ей, вручаю «Досю», а она мне в ответ «Коркунова».