И лишь ощущение чужих цепких пальцев на шее по-прежнему реально.

***

Всеволод точен, как часы. Красные электронные цифры на приборной панели духовки мигают, показывая шесть, и я слышу, как дверь в квартиру открывается. Потом его шаги.

Сердечный ритм против воли ускоряется. Сама не знаю, чего хочу: то ли умолять его выпустить меня, то ли просить не выпускать. За прошедшие часы я много чего передумала. По факту мне некуда идти, а он сказал, что я могу оставаться столько, сколько потребуется. Я надеялась на Асю, но её телефон до сих пор молчит, и я не знаю, могу ли к ней податься. Если приеду к дому Рената, возможно, опять поцелую закрытую дверь.

Смена в кафе через два дня, я могу приходить туда на ночёвку, а там как-нибудь дотяну до июня и попробую прибиться на съёмную квартиру к однокурсницам, к тому же в понедельник на учёбу и из рекламного агентства уже звонили. Будет работа на два дня, как минимум. Новости не особо обнадёживающие, но уже хоть что-то. Перекручусь…

Тихонько усмехаюсь, понимая, что превращаюсь в маму. Она всегда так говорит: «перекрутимся»… Даже когда берёт на лечение брата неподъёмный кредит, который мне надо как-то помогать ей закрывать.

Ещё одна головная боль…

- Привет, - раздаётся за моим плечом.

Я дёргаю головой, но Всеволод обходит диван, и я поворачиваюсь в его сторону, прослеживая весь путь до кухонного островка, где он берёт стакан и наливает себе воды.

Меня сметает волной осознания собственной ничтожности. Сижу тут в мятом платье на белоснежном диване, тогда как хозяин одет с иголочки в идеальный деловой костюм. И галстук на месте.

Всеволод, будто читая мои мысли, распускает узел и отшвыривает «удавку» в сторону.

- Ненавижу работать по выходным, - усмехается он.

А я жму плечами, ну не говорить же ему, что у меня их, выходных этих, почти нет. Вся моя неделя – сплошные подработки и учёба с короткими перерывами на сон и еду.

- Ты ужинала? – спрашивает Сева, и я отрицательно мотаю головой. – Здесь холодильник затарен едой, могла бы что-то взять.

Жму плечами, голода особого я не чувствовала, пока он мне на это не указал.

- Ты чего молчишь?

Он упирается ладонями в столешницу и смотрит на меня как-то строго. Мы словно в зале суда, и островок между нами – трибуна, с которой мне будет вынесен приговор.

Я собиралась поговорить с ним нормально, но, видимо, моё возмущение до конца не угасло, поэтому буквально выплёвываю:

- Вы меня тут оставили. Вы меня заперли. Я пленница, что ли?

Несколькими часами ранее я обследовала первый этаж и пыталась выйти наружу, но мне не удалось. В панике искала чёртову кнопку вызова лифта, не понимая, как ещё можно спуститься с этой верхотуры, кроме как открыть окно и прыгнуть вниз на тросе.

- Так… - Сева наклоняет голову к плечу, - во-первых, почему снова на «Вы»?

- Это не принципиально, - отмахиваюсь.

- По-моему, даже очень, - он усмехается, и моё возбуждение разгорается лишь ярче.

- А по-моему, это не смешно.

- Во-вторых, каким образом я тебя запер? Ты можешь выйти из квартиры сейчас, могла и до этого.

- Нет, не могла.

Сева вопросительно приподнимает брови и молчит. Не знаю, какого приёма он ожидал, но явно не думал, что я начну с обвинений. Вот такая благодарность спасителю от потерпевшего. И пусть никто не смеет говорить, что у меня стокгольмский синдром.

- Да, дверь открывается, - киваю я, - а вот лифт вызвать не могу. Там нет кнопки, - яростным обвинительным шёпотом заканчиваю.

Хозяин дома делает глубокий вдох и кивает в сторону выхода.

- Пошли, - видя мою нерешительность повторят: - Пошли-пошли, кое-что покажу.