Да только сложно это, когда муж едва не на целую голову возвышается. Вспомнила о поясе в руке и протянула ему, ткнула слегка кулаком в живот – и находник охнул притворно, согнувшись. И только потом взгляд опустил на её руку – нахмурился. Видно, и не заметил даже, что чего-то недостаёт в его одёже. С такого хмеля – и удивляться нечему.

– Забыл. У Сении, – слова все пропадали куда-то. Словно иссыхали на языке и сыпались обратно в горло песком.

Она всунула пояс в руку Рарога и отступила, едва не обжегшись от одного-единственного касания. Как будто сила особая искрами пронеслась до самого локтя. Он ухватить её за запястье попытался. Твёрдые мозоли на его ладони царапнули слегка – и Гроза вмиг вся гусиной кожей покрылась. Так представилось ясно, как этими руками он Сению ещё недавно держал. Как будто в горницу в самый миг соития заглянула. Неловко, стыдно – и притягательно так, что душно становится.

– Спасибо, Лиса, – бросил он вслед.

И вздохнул шумно.

Наутро в детинце было так тихо, будто Морана серпом прошлась. Только почти неслышно, словно мыши в подполе, возились челядинки: какой бы буйной ни была ночь, а работу за них никто не сделает. Гроза встала, верно, раньше многих. Да и спала, правду сказать, нехорошо. Всё что-то беспокоило. И мысли в голове всё рваные кружились: то о Сении, которая на шаг опасный пошла. То о Рароге, который сегодня уже должен был из детинца вместе с людьми своими уйти – а там уж Макоши одной ведомо, как нити расплетёт или спутает сильнее, может, и не увидятся больше никогда. А особенно меньшице лучше вовсе с ним теперь не встречаться. То чудилось всё, будто Владивой вот-вот войдёт в горницу: на вечере во славу Даджьбога он тоже не раз и не два к мёду прикладывался. Голова обычно у него ясная всё равно остаётся, да мало ли как кровь взыграет. Опасалась она этого каждый миг – а может быть, ждала. Только больше всего того, что остановить его не сумеет – не захочет.

И отчего-то отец вспоминался. Как он живёт – вдали от Волоцка, откуда князь его хоть и не открыто, а прогнал. Потому как воевода, который не всегда с собственной душой в ладу, ему здесь не слишком-то нужен. Одно облегчение: матери она нынче не видела. Ни во сне, ни перед взором внутренним. Последней встречи с ней Грозе хватило. Встретиться бы наяву: может, и удастся найти путь к её нечеловеческому сердцу, если есть оно у неё вообще. Может, тина только одна вместо него или коряга сухая: хоть топором руби – ничего не почувствует.

Умывшись и едва разодрав гребнем витые локоны, чтобы собрать их в косу, Гроза отправилась в соседнюю горницу – к Беляне. Сегодня они вместе с челядинками собирались пойти травы пособирать. После Дажьбожьего дня великая сила в них: и в листьях брусничных, что только-только из-под земли пробились. И в кореньях. Сама Гроза умелой травницей себя не считала, а вот Беляна уж так это дело любила, что невольно приходилось ей потакать. К тому же нога, как княжна сказала, у неё почти совсем прошла: Шорох не зря был самым умелым знахарем в Волоцке да и окрест него тоже.

– Чего такая смурная, Гроза? – встретила её княжна весёлым щебетом.

Даже слишком звонким – в такую-то рань.

– Да что-то долго мне сегодня сон не шёл, – Гроза тяжко опустилась на лавку у стены, наблюдая за суетой Беляны, которая так по хоромине носилась, будто не за травами собиралась, а в такую дорогу дальнюю, что не одну пару лычаков стопчешь. То останавливалась, задумавшись, то вновь принималась вещи перебирать. То хваталась за ленты, то принималась руки совать в рукава свиты. А Гроза держала на коленях туесок для трав, постукивая по нему пальцами, и почти погружалась в дрёму от этого мельтешения. Словно птичка в силках бьётся.