Земер сокрушенно покачал головой.

– Хорошо бы, если б вы сумели убедить настоятеля уладить это дело, причем до праздника… – Он лукаво прищурился. – Вы не останетесь в убытке. У меня есть сильные покровители, которые готовы выделить некоторую сумму…

Симон резко встал из-за стола.

– Благодарю за беседу, господин бургомистр, – сказал он тихим голосом. – Но мне, к сожалению, нужно еще написать очередной отчет для настоятеля. Не говоря уже о том, что мы назавтра ждем моего тестя, так что есть еще кое-какие дела.

У Земера вся краска с лица схлынула.

– Якоба Куизля? – прошептал он. – Но… что ему здесь понадобилось?

– Вам ведь нужен был палач, не так ли? – ответил Симон с улыбкой. – Вот он и явится – лучший и хитрейший расследователь во всем Пфаффенвинкеле. Он наверняка сумеет разобраться в этих убийствах. Кроме того… – Он пожал плечами. – Палач, как никто другой, нуждается в паломничестве, вы так не думаете?.. Ну, всего вам доброго.

Лекарь пододвинул к Земеру нетронутый стакан с вином и направился к выходу. Бургомистр словно прирос к стулу.

В конце концов он схватил стакан и осушил его одним глотком.

Магдалена задрожала и плотнее закуталась в тонкий плащ. Посреди холодной церкви ей трудно было сосредоточиться на молитвах. Кроме того, опять вернулась тошнота, и оставалось лишь надеяться, что она не вызвана той самой болезнью, что поразила монастырь.

В заполненной до отказа церкви даже июньским вечером было прохладно и сыро, как в пещере. В заделанную кое-как крышу над южным нефом задувал шквалистый ветер, с такой силой завывая в стрельчатых окнах, что временами заглушал латинские бормотания проповедника. Большинству паломников и местных жителей это не особенно мешало, так как слов они все равно не понимали. И, несмотря на это, все с благоговением прислушивались к настоятелю, который лично взялся вести сегодня службу.

Причина этой особенной службы находилась далеко впереди, в нескольких рядах перед обычными верующими. Под резным навесом восседал граф Вартенберг с семейством. Два бледных и упитанных ребенка зевали и коротали время за баловством, а молодая мать то и дело их одергивала. Одному из них на вид было лет восемь, а младший сидел, посасывая палец, на коленях у молодой миловидной графини. Граф, мужчина лет сорока с кустистыми бровями и пронизывающим надменным взглядом, рассматривал убранство церкви, словно уже раздумывал, что следовало бы перенести в сокровищницу Виттельсбахов.

Магдалена успела повидать уже немало церквей, но в монастыре Андекса ее переполняло чувство благоговения. Она знала, что на Святой горе хранились некоторые из важнейших реликвий христианства. И внутреннее убранство внушало соответствующее уважение. По бокам и в центральном нефе располагались бесчисленные алтари, а двери вели в отдельные часовни. Могучие колонны подпирали высокие своды, в ярких витражах отражался свет множества свечей.

Сильнее всего Магдалену изумляло не роскошное убранство, а как раз множество свечей, приносимых сюда паломниками в течение столетий и расставленных по всей церкви. Вдоль стен висели бесчисленные, потускневшие от времени иконы, повествующие о чудесных избавлениях.

– Agnus Dei, qui tollis peccata mundi, miserere nobis…

Настоятель произнес священные слова, и люди вокруг Магдалены смиренно опустились на колени. Она тоже присела и склонила голову. И все же она то и дело поглядывала на Мауруса Рамбека: вид у него был крайне встревоженный. Он по нескольку раз ошибался или терял нить проповеди. Магдалена не бралась судить, было ли это вызвано событиями последних дней или присутствием высоких гостей. Ей и самой стоило больших трудов сосредоточиться на молитвах.