Я вижу все: и слегка проступившую испарину на лбу, и бледноватый цвет лица. Может он сильно хочет казаться здоровым, но это не так, и впереди еще неуклонно маячит неделя или две стационара. Может просто не хочет казаться слабым?

—Добрый день, — хрипло отвечаю, наблюдая, как парень ставит поднос и недовольно хмурится при виде всего этого набора. Знал бы ты, как я недовольна... И как мне страшно, что прямо тут разложусь на кафельном полу без сознания.

—Ян, а что это за экзекуция меня ждет? — по-детски обидчиво корчит физиономию, всматриваясь в меня взглядом побитой собаки.

—Смена повязки, обработка, — будничным тоном отвечаю, а у самой внутри разгорается настоящий лесной пожар из огненных ощущений и скачущего сердцебиения.

Я снова позволяю себе обратить внимание на ухоженное многочасовыми тренировками тело, и мой взгляд становится вопросительным. И это не уходит от внимания Исаева.

—А я тут сок разлил, пришлось раздеваться, — кошачья улыбка окрашивает лицо с проступающей щетиной. Затем Исаев садится, расставив ноги широко, показывая мне бугрящиеся бедра и икры. Я отворачиваюсь и начинаю глубоко дышать.

—Понятно, ну тогда вы ложитесь, я сейчас все приготовлю, и мы начнем, — чужим голосом прошу я, но по факту практически пищу. Богдан смотрит на меня, я это чувствую, но стараюсь игнорировать, ведь меня впереди ждет настоящая пытка, и хоть бы все прошло хорошо.

Я не вижу крови на хирургических пластырях, и это крайне хороший знак. Так я думаю, пока подхожу к тумбе, где стоит поднос. Дышу поверхностно, пока пальцы делают свое дело: вскрывают баночки, распаковывают новый пластырь, укладывают все в ряд к ряду.

—Кудрявое облачко, ты сегодня практически грозовая тучка, — Исаев шутит и поворачивает голову больше в мою сторону, а я замираю и прикусываю губу. Все внимание сейчас на том, что мне надо будет повернуться к нему, снять старую повязку, обработать и налепить новую.

В голове тысячи самых ужасных развитий событий, но я мужественно задерживаю дыхание и поворачиваюсь к ходячим пульсирующим мышцам. Они сейчас явно скачут, как мои нервы. Ну что ты за человек, Богдан Исаев?

Дрожащие руки неуверенно двигаются в сторону раны, и по спине скатывается чистейший ужас. Касаюсь разгоряченной кожи, от чего Исаев дергается и смеется, запрокидывая голову. Я стекаю от его улыбки подтаявшей льдинкой на пол.

—Руки холодные, а сердце горячее, — широкие ладони обхватывают мою руку и мягко гладят, даря огненное тепло. А сам Исаев открыто пожирает меня глазами.

—Вы мне мешаете, — грозно отвечаю, но руки вырвать не могу. Они словно впитывают непринужденную атмосферу моего больного и меня одаривают спокойствием, которое сейчас необходимо как воздух.

Исаев водит пальцами по внутренним частям ладоней медленно и мучительно чувствительно, посылая малознакомые импульсы по всему телу, а я, теперь не мигая, смотрю только на покрытую пластырем рану. В моей груди словно ожог, да по всей коже скользит что-то теплое-теплое.

—Извини, Яна, я обещаю быть хорошим мальчиком, но…это неточно, — хмыкает он, отпуская руки. Они все еще теплые из-за нашего быстрого контакта.

Во рту вдруг образовывается пустынная жара, и язык противно липнет к небу. Я заставлю себя коснуться края пластыря и медленно снимаю его. На фоне слышу возмущения Исаева, но они звучат словно через пелену.

—Облачко, да ты сказала бы, я бы оторвал быстрее, ай, ощущения, словно я на вашу эту штуку, хугаринк, или как оно там зовется…приперся!

Взгляд уплывает в рану, покрытую корочкой, в нос ударяет металлический запах. Секунда, две, моя рука ложится ладонью на бедро Исаева. Вторая отчаянно пытается удержать мою падающую на пол тушку, но я не понимаю, за что я в итоге цепляюсь.