– Ты, – произносит, но я не слышу, только понимаю по движению её губ, и подхожу ближе, потому что вид у неё такой, будто она не сдвинется с места.

Вижу, что она напряжена, но больше не напугана, хотя мне отчего-то кажется, что такая правильная девочка, оказавшаяся в сумерках на пустой дороге, должна быть как минимум взволнована. Но девчонка крайне спокойна, на мой взгляд даже излишне, ведь она знает, что бывает с гуляющими в одиночестве девушками. 

Каждая зарождающаяся в моей голове догадка об этой девочке и её семье страннее предыдущей. 

– Не хочешь сесть в мою машину? – спрашиваю, а сам удивляюсь своему вопросу: разве у неё есть какой-то выбор.

Но Бэмби нерешительно качает головой.

– Это плохая идея, – отвечает упрямо, и я склоняюсь ближе, чтобы расслышать, – за мной скоро приедут, а тебе лучше уехать. 

От этих слов брови удивлённо поднимаются: пока я тут стою, ещё ни одна машина не проехала, только ветер и снег. Оставлять её практически посреди поля – плохая идея. Мы смотрим друг на друга, и я подумываю о том, что кинуть её в багажник предпочтительнее, нежели читать завтра в сводке новостей о трупе девушки, найденном утром кем-то из местных жителей. 

 – Садись в машину, – приказываю тоном, не терпящим возражений, и наблюдаю, как её глаза неожиданно наполняются злостью, и эта реакция меня удивляет ещё больше. Между тем девушка, не произнося ни слова, разворачивается и идёт от меня в противоположную сторону, по проложенной моими шинами дороге в город.  

Чёртова девчонка! Не оставлять же её здесь одну! 

К сожалению, я ещё не выкинул из головы планы на неё, поэтому с большим трудом пересиливаю желание грубо затолкать её в автомобиль, не интересуясь её мнением. Вместо этого я в два шага нагоняю девушку и сжимаю пальцы на её предплечье, утопая в мягком пуховике, чтобы потянуть на себя. Она останавливается, но и не думает оборачиваться ко мне. Мы стоим так несколько мгновений, пока я с досадой готовлюсь увидеть на её лице слёзы, знаменующие начало истерики. Но Бэмби удивляет меня. 

Когда Ульяна всё же оборачивается, я замечаю, что сейчас она совсем не похожа на ту девочку, что мне пришлось «спасать» от плохих ребят, скорее на маленькую разъярённую фурию, готовящуюся выцарапать мне глаза. Знать бы за что. 

Евстигнеева стоит, плотно сжимая губы, словно боится сказать что-то, о чём потом может крупно пожалеть. Чужие фары освещают её лицо, и я уже хочу обернуться и увидеть человека, который, судя по всему, прибыл за ней, но она останавливает меня, сжав в кулаке ворот моей распахнутой куртки. 

Словно наблюдая за происходящим со стороны, я вижу приближение её губ и осознаю, что она планирует меня поцеловать, хотя наш короткий диалог вовсе не вёл к этому. 

В паре миллиметров от меня Бэмби в нерешительности замирает. Я не подталкиваю её, не двигаюсь с места, лишь позволяю ей притягивать себя. Мы смотрим друг другу в глаза, пока меня охватывает интерес, а её смятение – должно быть, смелость начинает отпускать, но она совершает последнее движение, необходимое для нашего соприкосновения, и из меня будто вытаскивают чеку. 

Её губы тёплые, почти горячие. Она замирает, не двигается, оказавшись прижатой к моим губам, и я позволяю себе расслабиться и отдаться накатывающему желанию. Одной рукой привлекая теснее к себе, опасаясь, что этот маленький испуганный оленёнок сейчас сбежит от меня, другой – касаюсь её затылка, пропуская сквозь пальцы мягкий шёлк волос под шапочкой, которая спустя пару мгновений летит в снег. Меня больше не волнует приехавший за ней человек, мороз, вопросы о том, что её сюда занесло, и ожидающий меня Хмельницкий. Сейчас она центр моей вселенной, и единственное моё желание – это узнать сладость её губ, которые я стремлюсь распробовать, будто впервые вкушаю экзотический фрукт.