Она ступила на мостовую рядом с мадам, которой чувство собственного достоинства не позволяло замечать грязь и зловоние. Король пожелал встретить вернувшуюся экспедицию в порту, а мадам полагала себя неотъемлемой частью двора и потому сопровождала его величество, не сетуя и не жалуясь.

Мари-Жозеф украдкой улыбнулась. Мадам не жаловалась при посторонних. В кругу семьи принцесса Пфальцская не стеснялась в выражениях и зачастую высказывала нелицеприятные мнения.

Месье тронул Лоррена за локоть. Лоррен поднес к губам руку Мари-Жозеф и хотел было присоединиться к месье, но рядом с ним, как и подобает супруге, уже шествовала мадам. Шартр спешился, бросил поводья лакею и предложил руку сестре.

Мари-Жозеф сделала реверанс и отступила назад. Ей предстояло найти место в конце процессии, позади тех, кто превосходил ее знатностью и положением.

– Пойдемте с нами, мадемуазель де ла Круа, – предложила мадам. – Шевалье готов сопровождать вас.

– Но, мадам!..

– Я знаю, что значит скучать по близким. Я не видела своих родных двадцать лет, с тех пор как приехала во Францию. Пойдемте с нами, и никто не заставит вас терпеть разлуку с братом долее, чем того потребуют обстоятельства.

С благодарностью, с изумлением Мари-Жозеф склонилась в придворном поклоне и поцеловала край платья мадам. Тут же отдал поклон мадам и месье Лоррен. Мари-Жозеф поднялась. К ее удивлению, шевалье, улыбаясь своей пленительной, загадочной улыбкой, поцеловал руку не мадам, а ей.

Словно во сне, Мари-Жозеф в сопровождении одного из самых прекрасных придворных оказалась в начале величественной и пышной процессии, о месте в которой она не смела и мечтать.

Королевская карета стояла первой в череде пятидесяти других. На ее дверцах сияли золотые солнца. Восьмерка лошадей била копытами, фыркала, позвякивала упряжью. Все лошади были белые, в небольших, размером с монету, черных пятнах. Этих чубарых, «барсовых» упряжных жеребцов прислал в подарок своему брату – французскому монарху китайский император. Внукам короля были подарены такие же чубарые пони.

– Осторожно, мадемуазель де ла Круа! – тихо предостерег ее Лоррен, когда они проходили мимо великолепной упряжки. Терпкий запах конского пота смешивался с запахом рыбы и водорослей. – Эти твари – наполовину барсы и питаются сырым мясом.

– Что за нелепость, сударь! – возразила Мари-Жозеф. – Лошадь не может соединиться с барсом.

– И вы не верите в существование грифонов…

– В мире скрываются доселе невиданные создания, но все они – творение природы…

– Или химер…

– А не порождение орлов и львов…

– Или русалок?

– И не порождение смертных женщин и демонов!

– Я и забыл, вы же изучаете алхимию, подобно вашему брату.

– Сударь, он изучает не алхимию, а натурфилософию!

– Выходит, алхимию он оставляет вам – алхимию красоты!

– Воистину, сударь, никто из нас не увлекается алхимией. Он занимается натурфилософией, а я – математикой, в меру своих скромных сил.

Лоррен снова улыбнулся:

– Не вижу разницы.

Она хотела было объяснить, что, в отличие от алхимика, натурфилософ не занимается поисками бессмертия и превращением низменных металлов в золото, но Лоррен пренебрежительно пожал плечами:

– Дело в том, что я вообще малообразован. Математика – это что же, арифметика? Какой ужас! Если бы я изучал математику, мне пришлось бы упражняться, суммируя собственные долги! – Он комически содрогнулся от страха, наклонился к Мари-Жозеф и прошептал: – Вы так прекрасны, что я поневоле забываю о том, что вы занимаетесь… тайными науками.

Мари-Жозеф покраснела:

– Я не имела случая ассистировать брату с тех пор, как он уехал с Мартиники.