К шестнадцати годам красота девушки уже расцвела и у Розы не было недостатка в респектабельных кавалерах, готовых умереть от любви, однако в то время, как ее подруги увлеченно искали себе мужей, Роза искала учителя пения. Так она и познакомилась с Карлом Бретцнером, венским тенором, приехавшим в Лондон, чтобы исполнять оперы Моцарта; его звездным часом должна была стать «Свадьба Фигаро» в присутствии королевской семьи. Внешность Бретцнера никоим образом не свидетельствовала о его великом таланте: австриец больше походил на мясника. Его тело, широкое в талии и хилое от коленей и ниже, не отличалось элегантностью; его мясистое лицо, увенчанное копной бесцветных волос, казалось скорее грубоватым, но стоило Карлу открыть рот, чтобы усладить мир мощным током своего голоса, и он превращался в существо иной природы: делался выше ростом, брюшко исчезало под широкой грудью, а от румяного лица тевтонца исходило сияние богов Олимпа. Таким, по крайней мере, его видела Роза Соммерс, сумевшая раздобыть билеты на все спектакли. Роза приходила к театру задолго до открытия и, бросая вызов добропорядочным прохожим, не привыкшим видеть на улице одинокую девушку ее положения, часами дожидалась у служебного подъезда, чтобы посмотреть, как маэстро выходит из кареты. Вечером в воскресенье австриец обратил внимание на красавицу посреди улицы, подошел и завел разговор. Роза, дрожа, отвечала на его вопросы, призналась в своем восхищении и в желании следовать по его стопам на трудной, но божественной стезе бельканто – именно так она выразилась.

– Приходите после спектакля ко мне в гримерную, увидим, что я могу для вас сделать, – произнес он своим чарующим голосом с сильным австрийским акцентом.

Так Роза и поступила – ее влекла дорога славы. После спектакля публика аплодировала стоя. Когда бурная овация закончилась, капельдинер, которого прислал Карл Бретцнер, отвел девушку за кулисы. Роза никогда не видела театр изнутри, но не стала терять время на то, чтобы рассмотреть диковинные машины для устройства бурь и написанные на задниках пейзажи, – единственной ее целью было знакомство с кумиром. Кумир встретил ее в халате из лазоревого бархата с золотой вышивкой; он еще не смыл грим и не снял роскошный парик с белыми завитками. Капельдинер оставил их наедине и закрыл за собой дверь. В комнате было тесно от мебели, зеркал и занавесок, пахло табаком, маслом и сыростью. В углу стояла ширма, расписанная сценами с белокурыми рабынями в гареме, по стенам были развешены оперные костюмы. Когда Роза увидела своего идола вблизи, ее восторг уступил место растерянности, но певец быстро отвоевал потерянные позиции. Он взял ее ладони в свои, поднес к губам и долго целовал, а потом испустил из груди такое «до», что зашаталась ширма с одалисками. Последние моральные устои рухнули, как стены Иерихона, в облаке пудры, поднявшемся, когда Бретцнер пылким мужественным жестом отбросил на кресло свой парик, который распластался там мертвым кроликом. Оказалось, что волосы у певца прижаты плотной сеточкой; вместе с театральным гримом она придавала ему облик стареющей куртизанки.

На том же кресле, куда отлетел парик, Роза через два дня подарит певцу свою девственность – ровно в три с четвертью пополудни. Венский тенор пригласил девушку к себе, пообещав показать театр: во вторник спектакля не будет. Они тайком встретились в кондитерской, где кавалер элегантно прикончил пять кремовых эклеров и две чашки шоколада, пока Роза нервно помешивала ложечкой свой чай, не в силах сделать и глотка от страха и предчувствий. Из кондитерской они поспешили в театр. В этот час там были только женщины, убиравшие зал, и осветитель, готовивший масляные лампы, факелы и свечи для следующего вечера. Карл Бретцнер, опытный искуситель, жестом фокусника достал из ниоткуда бутылку шампанского, наполнил два фужера, и они выпили, не закусывая, за Моцарта и Россини. В следующий миг Карл усадил девушку в императорскую ложу, обитую плюшем, где имели право сидеть только монаршие особы; ложа сверху донизу была украшена пухлощекими амурчиками и гипсовыми розочками; сам певец отправился на сцену. Поднявшись на обломок колоннады из крашеного картона, в свете только что зажженных факелов он исполнил для нее одной арию из «Севильского цирюльника», используя в нескончаемых фиоритурах весь свой певческий арсенал и нежный дурман своего голоса. Когда замерла последняя нота во славу гостьи, Бретцнер услышал далекие рыдания Розы Соммерс, бросился к ней с неожиданным для своего сложения проворством, пересек зал, в два прыжка поднялся в ложу и пал на колени к ее ногам. Едва дыша, певец положил голову на колени девушки, погружая лицо в складки темно-зеленой шелковой юбки. Он плакал вместе с ней, потому что и сам полюбил, хотя и не собирался; то, что начиналось как еще одно мимолетное соблазнение, в считаные часы обернулось пылающей страстью.