Саша с достоинством одернула безрукавку, щедро расшитую красными узорами.

— И в каком сундуке вы этакое откопали только? — не унималась Груня.

— В бабушкином, — засмеялась Саша, — в этом доме целые залежи старых вещей. Меха, да парча, да жемчуга, и все такое потешное! Ты уж разбери, душенька, будет время.

— Сашенька Александровна, — Груня оглянулась и придвинулась ближе, — а вы заметили, что Михаил Алексеевич странно одевается?

— Что ты говоришь? — не поняла Саша.

— Кафтан у него слишком широк, не в талию, — начала загибать пальцы Груня, — пуговицы старомодные, обшлага на рукавах больно высоки, каблуков не носит, а стало быть, и трость не надобна. И он говорит: поди закажи сани на Нижней улице, а ведь на Нижней улице лет десять модные лавки!

— Ну не следит человек за модами…

— Да как же так можно-то, Саша Александровна!

Грунино негодование было даже смешно. Будто в ее голове никак не могло уложиться, чтобы такой интересный кавалер да без каблуков по деревне носился.

Саша уже собиралась остудить ее — до нарядов ли скорбному вдовцу, — но тут с кухни пришла, отдуваясь, Марфа Марьяновна, грузно рухнула на стул.

— Блины печет, — доложила она, — отогнал Семеновича от печи и шпарит так, будто всю жизнь с поварешкой. А ругается, ух! Чем вы его так раззадорили?

— Михаил Алексеевич ругается? — не поверила Саша. — А казался таким степенным.

Груня, подорвавшись, бросилась вон — чтобы самой увидеть происходящее.

— Ну хоть позавтракаем как люди, — заключила Саша. — Изабеллу Наумовну разве разбудить?

Сразу после завтрака (ох, как давно Саша не отведывала столь воздушных и вкусных блинов) Михаил Алексеевич и Шишкин уехали в губернский город по соседству, чтобы договориться о строительных материалах.

Шишкин задумал небывалое: конюшни из камня.

— И как я папе объясню такую прихоть? — задумалась Саша.

— Я ему сам отпишу, что это вовсе не прихоть, — успокоил ее Михаил Алексеевич.

На том и порешили.

Груня и Изабелла Наумовна затеяли возню с бабушкиными нарядами, а Саша побродила по дому и спросила себя: что за нужда привела ее сюда?

Она задумала разведение лошадей, лишь бы выкинуть из головы лекаря, а теперь ее одолели сомнения. А вдруг ерунда выйдет, отец будет подтрунивать еще лет десять!

Может, взять Мелехова да и прокатиться верхом? Но здесь у них были только упряжные, а от них никакого удовольствия.

Душа требовала каких-то приятных свершений, но музицировать Саша не любила, художественным талантом была обделена, от книг у нее зубы сводило, а к шпаге она обещала более не прикасаться.

Помаявшись, она решила хотя бы прогуляться, снова надела душегрейку, обмоталась шалями и выскочила на улицу. Да так и замерла, с интересом прислушиваясь к цокоту копыт. Кого это к ним принесло?

На аллее показалась тройка, лошади были украшены столь богатыми попонами, что Саша невольно завела руки в простых рукавицах за спину, вытягивая от нетерпения шею.

Из пышного экипажа степенно вышел кругленький господин с брезгливым и раздраженным лицом. Бросил небрежный взгляд на дом, поморщился и велел ей:

— Барышне доложи, что сосед приехал. Плахов Емельян Кузьмич, граф!

Саша окинула взглядом обтянутый парчой живот, затянутый в лиловый парчовый камзол, золотое шитье на кафтане, пухлые ноги, похожие на сосиски, в палевых чулках с затейливой вышивкой, парик, каблуки, перстни и лорнет, явно ненужную шпагу на сверкающей перевязи, а потом ответила с притворной робостью:

— Барышня не принимают-с, у них мигрень.

— Глупая девка, — процедил граф, — твое дело — доложить. Уж меня-то примут.