– Это там он тебя увидел?
– Да.
– С чашкой?
– Да. Я не мог двинуться ни вверх, ни вниз.
– Ах, Под, – сказала Хомили, – не надо было мне тебя пускать. В твои-то годы…
– Да нет, не в этом дело! Ты меня неправильно поняла. Наверх я взобрался с лёгкостью: взлетел как птичка, можно сказать, и бомбошки не понадобились, – а вот потом… – Под наклонился к ней. – В руке у меня была чашка, если ты понимаешь, что я имею в виду. – Он снял чашку со стола. – Она не очень-то лёгкая. Её можно держать за ручку вот так… но она тянет, если так можно выразиться, вниз. Её нужно держать в двух руках. Кусок сыра или яблоко – другое дело, я их просто роняю: толкну, они и упадут, а я слезу потихоньку да и подберу их, – а с чашкой в руке… понимаешь теперь? И когда спускаешься, надо глядеть, куда ставишь ногу. А некоторые бомбошки на портьере оторваны. Не знаешь, за что и ухватиться, чтобы не упасть…
– Ах, Под, – проговорила Хомили, чуть не плача, – что же ты сделал?
– Ну… он взял у меня чашку.
– Что?! – в ужасе воскликнула Хомили.
– Понимаешь, он сидел в постели и смотрел на меня. Я провёл там, на портьере, не меньше десяти минут, потому что часы пробили четверть…
– Но что значит «он взял чашку»?
– Ну, он слез с кровати, подошёл ко мне и сказал: «Давай мне чашку».
– Ой! – выдохнула Хомили, глядя на него во все глаза. – И ты дал?
– Он сам взял, да так осторожно, а когда я спустился, отдал обратно.
Хомили закрыла лицо руками.
– Да не расстраивайся ты так! – взволнованно проговорил Под.
– Он мог тебя поймать! – сдавленным голосом произнесла Хомили, и плечи её затряслись.
– Мог. Но он лишь протянул мне чашку и сказал: «Возьмите, пожалуйста».
Хомили подняла на него глаза.
– Что нам теперь делать?
Под вздохнул.
– А что мы можем? Ничего. Разве что…
– Ах нет, нет! – воскликнула Хомили. – Только не это. Только не переселяться. Да ещё теперь, когда я всё здесь так уютно устроила: и часы у нас есть, и всякое другое.
– Ну, часы можно взять с собой, – сказал Под.
– А Арриэтта? Как насчёт её? Она совсем не такая, как её двоюродные братья: умеет читать, писать и шить…
– Он не знает, где мы живём.
– Но они найдут нас! – воскликнула Хомили. – Вспомни Хендрири. Они принесли кошку и…
– Полно, полно, – остановил жену Под. – Зачем вспоминать прошлое?
– Но и забывать о нём нельзя. Они принесли кошку и…
– Верно, но Эглтина была совсем не такая, как Арриэтта.
– Нет? Но она же её ровесница.
– Они ничего ей не рассказывали, понимаешь? И это было большой ошибкой. Они делали вид, будто на свете нет ничего, кроме нашего подполья, не рассказывали о миссис Драйвер или Крампфирле и, уж конечно, и словечком не обмолвились о кошках.
– В доме и не было кошки, – напомнила ему Хомили, – до тех пор, пока человеки не увидели Хендрири.
– Но потом-то была, – возразил Под. – Детям нужно всё говорить – так я считаю, – не то они сами начинают разузнавать, что к чему.
– Под, – растерянно проговорила Хомили, – мы ведь тоже ничего не рассказывали Арриэтте.
– Ну, она и так многое знает. У нас же есть решётка…
– Она ничего не знает об Эглтине и о том, что будет, если кого-то из нас увидит кто-то из человеков.
– Ну что ж, когда-нибудь расскажем: мы ведь и так собирались, – но к чему спешить?
Хомили поднялась с места.
– Под, мы должны сделать это сегодня.
Глава пятая
Арриэтта, лежа под своим вязаным одеялом, не спала и смотрела в потолок. Это был очень интересный потолок. Под смастерил для дочери спальню из двух коробок из-под сигар, и на потолке были нарисованы прекрасные дамы в развевающихся газовых платьях, которые дули в трубы на фоне ярко-голубого неба. Внизу зеленели перистые пальмы, и крошечные белые домики стояли вокруг площади… Это была великолепная картина, особенно когда горела свеча, но сегодня Арриэтта смотрела на неё и не видела. Стенки коробки из-под сигар не очень толстые, и она слышала родительские голоса, то поднимавшиеся чуть не до крика, то падавшие до шёпота; слышала своё имя; слышала, как Хомили воскликнула: «Орехи – вот вся их еда! И ягоды», – а спустя немного времени тревожный вопрос: «Что нам теперь делать?»