Хомили поднялась с места.
– Под, – произнесла она. – Мы расскажем ей всё сегодня.
Глава пятая
Арриэтта не спала. Она лежала под своим вязаным одеялом, уставившись в потолок. Это был очень интересный потолок. Отец смастерил для Арриэтты спальню из двух коробок из-под сигар, и на потолке были нарисованы прекрасные дамы в развевающихся газовых платьях, которые дули в трубы на фоне ярко-голубого неба. Внизу зеленели перистые пальмы, и крошечные белые домики стояли вокруг площади… Это была великолепная картина, особенно когда горела свеча, но сегодня Арриэтта глядела на неё, не видя. Стенки коробки из-под сигар не очень толсты, и Арриэтта слышала родительские голоса, то поднимавшиеся чуть не до крика, то падавшие до шёпота. Она слышала своё имя, слышала, как Хомили воскликнула: «Орехи и ягоды – вот вся их еда!» – а спустя немного встревоженный вопрос: «Что нам теперь делать?»
Когда Хомили подошла к её кровати, Арриэтта послушно закуталась в одеяло и пошлёпала босиком в тёплую кухню. Она села на низкую скамеечку и, обхватив колени руками, поглядела сперва на отца, затем на мать. Хомили подошла к ней и, опустившись на колени, обняла худенькие плечи.
– Арриэтта, – торжественно начала она, – ты знаешь о том, что там, наверху?
– О чём – о том? – спросила Арриэтта.
– Ты знаешь о двух великанах?
– Да, – сказала Арриэтта. – Старая тётя Софи и миссис Драйвер.
– Верно, – сказала Хомили. – И Крэмпфирл в саду. – Она положила загрубевшую от работы ладонь на стиснутые руки Арриэтты. – Ты знаешь о дяде Хендрири?
Арриэтта задумалась.
– Он уехал на край света, – сказала она.
– Переселился, – поправила её Хомили, – на другую квартиру. С тётей Люпи и детьми. В барсучью нору… дыру на склоне, где растёт боярышник. А почему он это сделал, как ты думаешь?
– О! – воскликнула Арриэтта, и лицо её просияло. – Чтобы быть на воздухе… лежать на солнышке… бегать по траве… качаться на ветках, как птицы… высасывать из цветов мёд…
– Глупости, Арриэтта, – сердито вскричала Хомили, – это дурные привычки! И у твоего дяди Хендрири ревматизм. Он переселился, – продолжала она, делая ударение на этом слове, – потому что его увидели.
– О!.. – воскликнула Арриэтта.
– Его видела двадцать третьего апреля тысяча восемьсот девяносто второго года Роза Пикхэтчет в гостиной на полочке над камином. Надо же было выбрать такое место! – добавила вдруг Хомили удивлённо, словно говоря сама с собой.
– О!.. – опять воскликнула Арриэтта.
– Я никогда ни от кого не слышала, никто не счёл нужным мне сообщить, почему он вообще туда забрался. Всё, что там стоит, говорит твой отец, видно с пола или с ручек бюро, если стать боком и держаться за ключ. Так отец и поступает, если заходит в гостиную.
– Говорили, он полез за пилюлями от печени, – сказал Под.
– Что ты имеешь в виду? – удивлённо воскликнула Хомили.
– Пилюлями от печени для Люпи, – устало объяснил Под. – Кто-то пустил слух, – продолжал он, – что на каминной полке в гостиной лежат пилюли от печени…
– Вот как? – задумчиво проговорила Хомили. – Я никогда об этом не слышала. Ну и всё равно это был глупый и безрассудный поступок, никому не нужный риск. Оттуда не спустишься иначе как по шнуру от колокольчика. Говорят, Роза смахнула с него пыль метёлочкой, и он стоял так неподвижно рядом с фарфоровым купидоном, что она ни за что не обратила бы на него внимания, если бы он не чихнул. Она была ещё недавно в доме и не знала всех статуэток. Она так завизжала, что мы услышали её даже здесь, под кухней. После того её было не заставить вытирать пыль – разве только со столов и стульев.