Хейзел заметила это и, поскольку ее мысли ничем не уравнивали, спросила Джорджа, какой звук передали на этот раз.

– Как будто стеклянную бутылку молотком разбили, – сказал Джордж.

– Вот ведь здорово: все время слушать разные звуки, – с легкой завистью проговорила Хейзел. – Сколько они всякого напридумывали!

– Угу, – сказал Джордж.

– А знаешь, что бы я сделала на месте Генерального уравнителя? – Хейзел, кстати, была до странности похожа на Генерального уравнителя – женщину по имени Диана Мун Клэмперс. – Будь я Дианой Мун Клэмперс, я бы по воскресеньям передавала только колокольный звон. Из религиозных соображений.

– Да ведь с колокольным звоном всякий сможет думать, – возразил Джордж.

– Ну… можно сигнал погромче сделать. Мне кажется, из меня бы вышел хороший Генеральный уравнитель.

– Не хуже других, уж точно, – сказал Джордж.

– Кому, как не мне, знать, что такое норма!

– Ну да.

В голове Джорджа забрезжила мысль об их анормальном сыне Гаррисоне, который теперь сидел в тюрьме, но салют из двадцати одной салютной установки быстро ее прогнал.

– Ух, ну и грохот был, наверное! – воскликнула Хейзел.

Грохот был такой, что Джордж побелел и затрясся, а в уголках его покрасневших глаз выступили слезы. Две из восьми балерин рухнули на пол, схватившись за виски.

– Что-то у тебя очень усталый вид, – сказала Хейзел. – Может, приляжешь на диван? Пусть мешок полежит немного, а ты отдохни. – Она имела в виду сорокасемифунтовый мешок с дробью, который с помощью большого замка крепился на шее Джорджа. – Я не возражаю, если мы с тобой чуточку побудем неравны.

Джордж взвесил уравнивающий мешок на ладонях.

– Да ладно, – сказал он, – я его и не замечаю вовсе. Он давно стал частью меня.

– Ты последнее время ужасно усталый… как выжатый лимон, – заметила Хейзел. – Вот бы проделать в мешке маленькую дырочку и вынуть несколько дробинок. Самую малость.

– Два года тюремного заключения и две тысячи долларов штрафа за каждую извлеченную дробинку, – напомнил ей Джордж. – По-моему, игра не стоит свеч.

– Ну, мы бы незаметно их вытаскивали, пока ты дома… ты ведь ни с кем тут не соперничаешь, просто отдыхаешь, и все.

– Если я попробую что-нибудь такое провернуть, остальные люди тоже начнут пытаться – и скоро все человечество вернется к прежним смутным временам, когда каждый соперничал с другим. Разве это хорошо?

– Ужасно, – ответила Хейзел.

– Вот видишь, – сказал Джордж. – Когда люди начинают обманывать законы, что происходит с обществом?

Если бы Хейзел не сумела ответить на вопрос, Джордж бы ей не помог: в голове у него завыла сирена.

– Наверное, оно бы развалилось на части, – сказала Хейзел.

– Что? – непонимающе переспросил Джордж.

– Ну, общество, – неуверенно протянула его жена. – Разве мы не об этом говорили?

– Не помню.

Телевизионная программа вдруг прервалась на срочный выпуск новостей. Невозможно было сразу понять, что хочет сказать ведущий, поскольку все ведущие на телевидении страдали серьезными дефектами речи. С полминуты он пытался выговорить «Дамы и господа», но наконец отчаялся и протянул листок балеринам.

– Ничего страшного, – сказала Хейзел о ведущем. – Он хотя бы попробовал, а это уже много значит – пытаться превозмочь свои силы. Я считаю, его должны повысить.

– Леди и джентльмены! – прочитала балерина. Видимо, она была необычайно красива, потому что ее лицо скрывала отвратительная маска. А по большим уравнивающим мешкам – такие надевали только на двухсотфунтовых здоровяков – было ясно, что она сильнее и грациознее остальных танцовщиц.

Ей тут же пришлось извиниться за голос – ему могли позавидовать многие женщины. Не голос, а теплая нежная мелодия.