Мой беспокойный взгляд упал на группу молодых женщин, которые тоже ждали, пока откроются двери. Я разгладила складки на своем жакете, чтобы выглядеть более презентабельно. Не следовало беспокоиться – судя по их виду, я была единственной, кто приложил хоть какие-то усилия. И поскольку я не была одета в кроссовки или толстовку, то выделялась среди них, словно вывихнутый палец.

Я посмотрела в сторону своего «Мини Купер» и увидела чуть дальше по дороге знакомую фигуру. Он умостился на пластиковой скамье у автобусной остановки, рядом стояла бутылка.

– Олли… – начала я, приближаясь. Старый рюкзак Тони, который я отдала ему, был уже сплошь покрыт грязью настолько, что трудно было различить его изначальный синий цвет. Табак, алкоголь, моча и запах тех мест, где предпочитал спать Олли, смешивались воедино, создавая отвратительный смрад. Но я ничего не сказала на этот счет, лишь крепко обняла его. Это было все равно что обнимать мешок с костями.

– Привет, Лора, – пробормотал он, одарив меня слабой улыбкой. – Что ты здесь делаешь?

Обычно ему требовалось несколько минут для того, чтобы разобрать сквозь хмельной туман, кто я такая. Но в это утро он был относительно трезв, и в голове у него, видимо, слегка прояснилось. У нас с Олли была разница в возрасте всего в один год, но каждый раз, когда я видела его, этот разрыв словно увеличивался. Поредевшие грязные волосы доходили почти до плеч, сквозь дыры в ботинках виднелись носки. Борода длиной в дюйм уже начала седеть, а глаза потемнели, из тепло-карих сделавшись угольно-черными. В нем осталось очень мало от живого человека.

– Как дела? – спросила я.

– Не так уж плохо. – Он зашелся резким лающим кашлем.

– Не похоже. Все еще не прошла та болезнь?

– Не прошла.

– Предлагала же отвезти тебя в клинику и показать врачу. Еще можем съездить, если хочешь, – допустим, сегодня днем.

– Нет-нет, всё в порядке, – ответил он.

– Нужны деньги?

– Ха! Мне всегда нужны деньги, Лора. Но ты уже достаточно сделала для меня…

Я залезла в свою сумку и достала все, что у меня было, – банкноту в десять фунтов. Было стыдно, что я могу предложить только такую жалкую сумму.

– Возьми, пожалуйста. Купи что-нибудь поесть.

– Ты же знаешь, на что я их потрачу. – Олли внимательно смотрел на меня, пока я созерцала стоящую рядом с ним бутылку сидра. Его пристрастие было единственным, что я могла простить. У него была на то причина. И заключалась она в том, как он когда-то спас меня.

– Просто пообещай, что купишь хотя бы сэндвич.

– Ладно.

– Обещай, – повторила я.

– Обещаю.

Когда Олли улыбнулся, я заметила, что он лишился еще одного зуба в нижнем ряду – они выпадали, словно сбитые кегли. Сердце щемило при виде того, какую жизнь ведет Олли, но он неизменно отвергал все мои попытки помочь ему, и оставалось только наблюдать, как он медленно губит себя. Я надеялась, что его хоть немного утешит то, что кто-то в этом мире по-прежнему беспокоится о нем.

Позади нас к небу поднимался серо-белый дым от множества сигарет. Я направилась обратно к толпе, в то время как предыдущая группа вышла из двустворчатых дверей.

Я держалась позади. Не хотела оказаться в передних рядах – там меня могли спросить, кто я такая, – но и не хотела оставаться слишком далеко позади и упустить, что скажут о ней. Держаться ровно посередине зала крематория – вполне подойдет.

К тому времени, как четыре облаченных в костюмы служителя внесли в зал некрашеный сосновый гроб, где лежала Шантель Тейлор, и поставили его на постамент, песня Адель[2], звучащая из динамиков, доиграла до второго припева. Гроб был украшен цветами, скорее всего пластиковыми, включая лежащие на крышке ужасного вида венки со словом «МАМОЧКЕ», выписанном желтыми гвозди́ками.