Мебель была необыкновенно прекрасной – шикарная обивка, потрясающая инкрустация на дорогом дереве…

А шторы?                          

Да и во всём, в каждой детали этого роскошного интерьера было много золота, мрамора…

А  произведения искусства? Картины (думаю, что подлинники), скульптуры, всевозможные статуэтки, часы…

Боже мой, это не дом, а настоящий музей!

КАК ЗДЕСЬ МОЖНО ЖИТЬ? 

Диана закрутила головой. Малышка никогда не была в таких помещениях. А тут столько всего интересного было для ребёнка! Она тут же потянулась своими жадными и любопытными ручками, чтобы что-нибудь схватить, потрогать, проверить на вкус, а потом можно и на прочность…

На минутку представила, как моя девочка, с удовольствием исследует каждый диванчик, кресло, ползает по пушистому ковру, оставив на всех дорогих поверхностях свои художества. Познаёт окружающий мир и его физические и химические законы при помощи этих бесценных предметов искусства… Представила, как она с интересом и любопытством разобьёт парочку хрустальных ваз или эти фарфоровые уродливые фигурки, которые, наверное, стоят как самолёт и… И мне стало страшно.

Севастьянов хоть имеет представление, что ребёнок — это своего рода маленький смерч, маленький комочек хаоса? Или он думает, что Диана сразу родилась с великосветскими манерами и что кушает она, используя вилку и нож, и знает, что хрупкие вещи не нужно бросать на мраморный пол, чтобы узнать, нет ли там чего интересного внутри?

Вспомнила инцидент с подгузником в его кабинете и его лицо, на котором отразился весь спектр негативных эмоций, но самым отчётливым было отвращение.

«Охохонюшки-хохо».      

— Это малая гостиная… — произнёс гордо Севастьянов. — Как вам?

Этот вопрос прозвучал без интереса к моему мнению, Севастьянов ожидал похвалы и восхищения.

Повернулась к нему и посмотрела на его серьёзное лицо.

— Очень… мило, — произнесла я скупо. В данный момент у меня в мозгу находилась и мигала красная лампочка, обозначающая «опасность», и мысли были только о спасении, а не о прекрасном!

— Мило? — Севастьянов вскинул брови, удивляясь моей скупой оценке его роскоши. И такое выражение появилось на его холёном лице, и такие нехорошие огоньки загорелись в его чёрных глазах.

Я, будто наяву услышала его мысли:

«Да я, тебя, церковную мышь, вытащил из разваливающейся халупы с драными обоями, потрескавшимся потолком и кривыми полами! А ты, неблагодарная, смеешь свой нищенский нос воротить?! Да ты должна к ногам моим припасть и умолять, чтобы я тебе выделил хотя бы коврик у порога!»

«Да, я уверена, что именно такие мысли пронеслись в его голове».

— Макарчик, любимый! Наша Нина сошла с ума! — раздался откуда-то звонкий женский голос.

А потом я увидела Её.           

Жена Севастьянова спешно спускалась с лестницы.

А я стояла таким образом, что ни меня, ни Дианы с лестницы не было видно. Мраморные колонны скрывали нас в своей тени.

— Представляешь, она заявилась в мою студию, прервала мою медитацию и сказала, что ты притащил к нам в дом какую-то тётку с ребёнком и что этот ребёнок твоя ДОЧЬ! Я тебе давно говорила, что Нина уже стара и у неё начался старческий миразм... или муризм... А! Неважно! Просто знай, любимый, она давно мне не нравится и её нужно уволить. И обзательно оштрафуй её, Макар! Она прервала тако-о-ой урок! Мой учитель, Акарш, остался недоволен, что наш урок прервали на важном этапе раскрытия «третьего глаза».

Боже, от её потока бессмыленной речи, у меня тут же затюкало в висках.

Пока она возмущалась и сокрушалась своей бедой, я внимательно рассмотрела эту женщину — высокая, под метр восемьдесят и это без каблуков! С бюстом таким, что мои «девочки» выглядят мелкими прыщами. Её блондинистая шевелюра была в великолепном беспорядке, на лице чётко выделялись губы «рыбкой», тоненький носик, очевидно, дорогой работы пластического хирурга, и глаза, обрамлённые густотой наращенных ресниц, ну не знаю, наверное, даже не 2D, а всех 10D.