«Когда-нибудь это закончится, и он уйдет».

Под утро, когда лучи Лейрены* робко заглянули в комнату, охотник взял меня в третий раз. Торопливо, скупясь на лишние движения.

«Пусть он уйдет. Пусть он уйдет», - стучало в моей голове. Я смотрела на белый потолок, на блики светила, пробивающиеся сквозь ветви дуба. За окном просыпался мир. Мычали недоенные коровы, перекрикивались конюхи, вернувшиеся с ночного, гремели посудой слуги. Свадьба кончилась. Сейчас разберут шатры на лужайке перед домом, занесут столы и скамьи. Начнется новый день.

Лишь у меня все еще продолжалось «вчера».

«Пусть он уйдет. Пусть он уйдет».

Скрипела кровать, ее спинка ритмично билась о стену.

Я потрогала языком губы. Они болели. Болело ли внизу? Возможно. Но я ничего не чувствовала. У меня словно не было ног и того, что находится между ними. Вот грудь была – стоило прикоснуться, и соски отозвались тупой болью, живот был – я ощущала на нем горячую руку охотника, а ниже ничего не было.

«Пусть он уйдет. Пусть он уйдет».

Шелестела одежда, гремела пряжка ремня.

Я выдохнула. Мечты сбываются.

Что-то тяжелое упало на подушку рядом с моим лицом.

- На бастарда, - бросил короткое охотник перед тем, как хлопнуть дверью.

Не оказалось сил даже плакать. Я спихнула на пол кошель с деньгами, и он, развязавшись, вывалил содержимое. Я наклонилась и подцепила пальцами золотой вир*. С него гордо взирал куда-то в будущее тот самый охотник.

***

- Что, шлюха, не знала кому отдавалась? – в дверях стоял Дикрей. Он был пьян.  К одежде, еще вчера совершенно новой, а теперь отвратительно мятой и драной, липла солома.

- Дикрей, что ты такое говоришь? - слова давались с трудом, я не узнавала свой голос. Он был чужим. Хриплым, каркающим. Я, соскочив с кровати, расправляла трясущимися руками подол, чтобы не дразнить ставшего вдруг зверем мужчину, но случилось обратное. Дикрей, увидев на смятых простынях пятна крови, впал в ярость.

Налетев на меня ураганом, стукнул всем телом о стену. Безжалостная ладонь сомкнулась на горле, а когда я, отчаянно трепыхаясь, вцепилась в его пальцы, его вторая ладонь рванула ленту на талии.  Как и было когда-то задумано, платье волной упало к моим ногам.

Я не могу без содрогания вспоминать то, что случилось после. Продолжая душить, он вбивался в меня.

- Никаких бастардов. Он будет моим. Моим. Моим. Моим…

Я думала больно – это когда тебя походя лишают девственности. Нет. Я ошибалась. Больно – это когда тебя насилует любимый, еще вчера сдувавший пылинки и выполнявший любую прихоть.

Руки, но не боль, отпустили внезапно. Дикрея оторвали от меня и поволокли куда-то за дверь. Я съехала вниз по стене и уже не пыталась прикрыться. Я смотрела на расплывающуюся подо мной кровь, смешанную с мужским семенем, на голые ноги, такие белые по сравнению с загорелыми руками, на рассыпавшиеся монеты, ослепительно яркие в лучах Лейрены.

Я хотела умереть.

- Отнесите ее в карету!

- Сию минуту, Ваше Величество, - брат торопливо набросил на меня покрывало, запахнул его кое-как на спине, кряхтя поднял на руки и побежал.

Сейчас я ненавидела Гавара. Этим бегом с тяжелой ношей в руках он выдавал все свои мечты, все стремления. О возвращении ко двору, о чем говорил с матушкой непрестанно, о планах на выгодную женитьбу, о получении должности, где можно безбоязненно принимать подарки. Нет, не взятки. Какие взятки, если они будут преподнесены от всей души? Подобострастие чувствовалось в каждом его жесте. Как укладывал на сиденье, как поправлял покрывало, как старательно не смотрел мне в глаза. Даже находясь спиной к королю, он продолжал внимать каждому его слову, каждому движению.