- Много у короля бастардов?

- На моей памяти ни один не родился. Прежде же как было: с кем Таллен спит, та женщина настойку из гиблых трав пьет. Фурдик варил. И здесь варит. Иначе голова с плеч. Руки у королевы длинные. Как так? У нее дитя нет, а у какой-то… прости, милая…здесь волосы в узелок завязались. Ну чистое золото, а не волосы! 

- Я ромашкой их полоскала, - я почти заснула, поэтому уже не соображала, что говорю. - А мне Таллен денег на бастарда дал. Но потом мой муж на меня права заявил. Теперь я не знаю, если ребенок родится, то чей он будет: мужа или короля.

- Эх, милая. Не родится у тебя ребеночек. Ты после купания воды из кувшина пила? Пила. Фурдик свое дело знает. Он королю мучиться сомнениями не даст. Его ли - чужой, теперь нет никакой разницы. Через неделю у тебя очередники придут.

- Так что получается? – у меня затряслись губы. Горячая слеза скатилась по щеке и упала на грудь. Сон мгновенно улетучился. – У меня теперь детей не будет?

Нас, женщин, не поймешь. То не хотела ребенка, боясь, что он от разбойника Гуля, а теперь, когда сказали, что не родится, будто живого потеряла.

Велица покачала головой.

- Не допустят. Посмотри на леди Шер. Уж как они любили друг друга! Могла бы родить, но не позволили. А потом уже поздно было. А то, что у тебя дома вышло – так это чистый случай. Не было никогда такого, чтобы Таллен права на первую ночь заявлял да с незнакомыми и непроверенными в кровать ложился. Наверняка корит себя за ошибку.

- А если бы я осталась с мужем и родила?

- Таллен никогда не признал бы дитя своим. Это все равно что приговорить тебя к смерти. Сгинула бы вместе с ребеночком, даже если бы он на мужа твоего походил. Потому и деньги давал, не намереваясь больше появляться. Понесла - не понесла, интересоваться не стал бы.

Вошедший Фурдик оборвал беседу.

Осматривал меня на кровати.

- Так. Раздвинь ноги. Еще. Не зажимайся.

Пальцы его были холодными, а глаза внимательными.

- Так больно? Нет? А так?

- Чуть-чуть. Ой!

- Ну что же...

Мне позволили укрыться. Я смотрела на доктора, как на судью, собирающегося объявлять приговор.

- Нужен половой покой.

- Что со мной?

- Иносказательно – твое поле слишком глубоко вспахали. Я не знаю, кто из пахарей перестарался, но теперь требуется воздержание.

- И это хорошо, доктор. Мне нравится слово «воздержание». После всего, что я испытала и услышала, это мое любимое слово, - я повернулась на бок, положила ладонь под щеку и закрыла глаза.

- Бедное дитя, - вздохнул доктор Фурдик. – Она не познала радость совокупления, и теперь самое прекрасное, что может быть между мужчиной и женщиной, ей кажется страшным. Переживший изнасилование на уровне подсознания отторгает…

- Откуда ты знаешь про насилие? – оборвала Велица заумные речи.

- Вокан рассказал. Это он насильника из рук Таллена принял и во двор выволок. А перчатки так и забыли.

- Какие перчатки?

- Его деда.

- Ох, ты ж! Как теперь без них охотиться?

- Ничего, у нашего Таллена и без магии рука не дрогнет.

***

Первая неделя жизни в Драконьем замке прошла как один сплошной сон. Мой разум все-таки не выдержал испытаний и ввел меня в состояние, граничащее с сумасшествием.

Иногда я плакала и просила отвезти меня к маме, хотя помнила, что она никогда не была особо ласкова: для нее сын - свет в оконце, а я родилась ее раздражать. Поздний ребенок, получившийся случайно, да еще в тот год, когда освободилось место фрейлины при королеве-матери. Леди Дарице Мирудской блистать бы на балах и устраивать судьбу сына, вошедшего в возраст, когда старшие присматриваются к молодой поросли и намечают, кого взять в государственное услужение, а кого сразу в женихи подрастающим дочерям, а тут перетянутая грудь («Кормить самой? Как можно?!») и вечно орущий младенчик.