, – и отдала его молодому человеку с коробкой конфет. Еще несколько английских фраз, интимных, игривых, кокетливых, а затем опять греческий лепет. Непонятный язык всегда кажется безударным, шипящим, мягким, волнистым, неподдающимся описанию. Прошлая ночь прошла плохо. Жара. Нас будили. В Салониках (01:30) заходили спросить о деньгах. Нам посоветовали спрятать все, кроме шестисот драхм, но где? «В электрическом плафоне», – ответили нам. Неосуществимая идея, поэтому мы все распихали по карманам и конвертам. В Югославии – та же проблема. В итоге нас будили несколько раз. Мы проснулись, умылись, смотрим на горы. Вот только время перевели назад, и нам пришлось два часа ждать кофе. Теперь буду читать Руссо487.
11 мая, среда.
Очередная героическая попытка писать пером и чернилами, а еще я устала читать Руссо; сейчас 18:00, и нам только что сказали, что завтра к этому времени мы уже будем в Монкс-хаусе. Л. пообщается с Пинки. Пока мы трясемся в поезде и едем по Ломбардии488 в сторону Альп, а проснемся уже под Парижем. Это равнинная местность, застроенная маленькими красными домиками. После Греции все кажется окультуренным, богатым и цивилизованным. Вчера мы вышли под дождь и прошлись по широким улицам Белграда с отштукатуренными домами; не видели ничего, кроме очень высоких мужчин в облегающей одежде, двух женщин в восточных шароварах с завязками и турецких платках; вернулись в поезд. Сегодня утром мы также ненадолго вышли в Триесте – жарко, солнечно, раскинувшееся шелковистое море и лодки – и там возобновили связь с Англией, купив «Times». Газета кажется пустой и провинциальной – эти милые англичане так переживают об образовании и автомобилях, когда есть Афины и греческие острова. Дабы не напрягать лишний раз глаза, я сейчас остановлюсь.
15 мая, воскресенье.
И вот сегодня, в Пятидесятницу, мы, наконец, в Монкс-хаусе, и Греция постепенно забывается; всего на мгновение Англия и Греция оказались бок о бок, и каждая из них оживилась благодаря другой. Когда мы высадились, английский берег показался мне длинным, низким и пустым. Я восхитилась необыкновенной английской зеленью с примесью чего-то серебристого, а Л. сказал, что земля выглядит необожженной, ей недостает красного цвета, и линии холмов такие пологие. Теперь наша дорога кажется садовой тропинкой. Все дело в Греции, до сих пор стоящей перед глазами, но сейчас ее чары ослабевают, а мой разум уже усердно работает (непроизвольно), упорядочивая, редактируя, подсвечивая и затеняя, пока не выдаст, не спросив разрешения, образы Эгины, Афин, Акрополя с раскаленными колоннами, холмов с пастбищами в Дельфах – нет, процесс еще не завершен, чтобы я видела цельные образы. Сплетни в Чарльстоне вчера вечером еще больше затмили Грецию. Моя голова успокоилась, а тело быстро привыкло к креслам, мягким кроватям, английскому мясу и джему.
[Конец путевого дневника]
Вулфы вернулись на машине из Монкс-хауса на Тависток-сквер днем в Пятидесятницу, 15 мая.
17 мая, вторник.
Как правильно воспринимать критику? Что мне чувствовать и говорить, когда мисс Б.489 в своей статье в «Scrutiny490» нападает на меня? Она молода, из Кембриджа, пылкая. Говорит, что я плохая писательница. Теперь мне кажется, что надо отметить суть сказанного – того, с чем я не согласна, – а затем воспользоваться небольшим количеством энергии, которую дает противостояние, и подстегнуть себя к решимости. Наверное, моя репутация теперь и правда запятнана. Надо мной будут смеяться, показывать пальцем. Как же мне тогда относиться к этому? Арнольд Беннетт и Уэллс, очевидно, неправильно воспринимали критику молодых рецензентов. Надо не возмущаться, но и не терпеть, не подставлять по-христиански вторую щеку и не быть покорной. Конечно, с моей странной смесью опрометчивости и скромности (грубо говоря) я очень быстро оправляюсь от похвалы и порицания. Но я хочу знать, как ко мне относятся. Самое главное – не слишком много думать о себе. Честно разобраться, в чем тебя обвиняют, но не суетиться и не волноваться. Ни в коем случае не впадать в другую крайность – зацикливаться на этом. И вот заноза вынута – быть может, слишком легко, – но тут меня еще и прервал Джон [Леманн].