19 июля, воскресенье.

«Это шедевр, – сказал Л., зайдя сегодня утром в мою пристройку, – и лучшая из твоих книг». Он также считает первые сто страниц чрезвычайно трудными и сомневается, сможет ли их осилить любой обыкновенный читатель. Но боже мой! Какое облегчение! И я пошла гулять под дождем к Крысиной ферме187, ликуя и почти смирившись с тем, что на холме возле Нортхиза сейчас строят Козью ферму.

Вулфы поехали в Родмелл на летний отдых в четверг, 30 июля.

7 августа, пятница.

Монкс-хаус, Родмелл.

Я только что написала эти благородные слова: «Родмелл, август 1931 года». Родмелл прекрасен, но не лучше моих ожиданий. Кто еще во всем Сассексе может сказать такое? Погода самая разная; река разливается; лодка плывет; громкоговоритель, фотоаппарат, электрическое освещение, холодильник – вот так я перечисляю материальные блага, которые, стоит подчеркнуть, не имеют, в сущности, никакого значения188. И все же они есть, например моя просторная комната, в которой я просыпаюсь и ложусь спать, после того как пересеку сад с бледными в свете наших ярких фонарей цветами. Мы были в Оаре, но если сравнивать, то наши края мне нравятся больше. И я не обращала особого внимания на Сидни189, за исключением того, что он у Христа за пазухой, – странное чувство, будто его окружает маслянистая атмосфера спокойствия. Потом я подсела к Томми. Боже, какие прочные у меня корни, какой сильный фонтан неистовой индивидуальности – они полощут в нем ноги, Несса и Томми; заставили меня позировать с двух до четырех целых шесть раз, и я чувствовала себя согнутым куском китового уса. Это было забавно и даже интересно, но в то же время я кипела от ярости. Т. опаздывал. Не мог поменять свои планы и т.д. А мне приходилось тащиться по пыльным улицам.

Ужинали с Розамундой Леманн190 и лордом Дэвидом; она мне понравилась, и, наконец, наконец, наконец-то, в четверг 3-го мы сели в машину, захлопнули дверцы и уехали. До сих пор приятно вспоминать. Утром я в шутку начала писать «Флаша», чтобы разгрузить мозги, закрученные «Волнами» в тугой узел; Л. готовится к выступлению на радио и исправляет гранки; никаких гостей, кроме Беллов; никто не звонит, не приходит сообщить, что ужин готов, и не суетится на кухне. Энни191, собранная, аккуратная, проворная, управляется со всем к трем часам; вспомнила, что мне надо пойти и поставить пирог в духовку. И свет, и тени, и прогулки – сегодня до Нортхиза и обратно через пустошь; я почти смирилась с розовато-серым уродством на фоне Телскомба. Козья ферма не так уж и бросается в глаза, как могло бы быть. Правда, однажды я пришла в ярость от Уэртинга192 и миссис Вулф193 с ее внезапной игривостью, очаровывавшей торговцев бриллиантами в 1870-х. Как странен этот внезапный всплеск сексуальности у восьмидесятилетней женщины! Как отвратительно ее дешевое заигрывание с мистером Леггом [неизвестный], который арендовал специальный автомобиль и возил ее в Павильон194. «Мило, а?» – рассмеялась она, как будто вернулась на полвека назад и побывала на пляже с другими еврейками. Такое вот ощущение. А потом видишь ее старой, румяной, разодетой и расфуфыренной, требующей развлечений, удовольствий, пирожных, поездок – но довольно! Я написала эти слова прошлым летом, а нынешним все закончится одним огромным семейным чаепитием числу к 25-му.

Прекрасные изгибы ползущих серых облаков195 и длинные сараи; Вита пишет сегодня утром о письмах КМ196 и говорит, как она тоскует в своем саду по всем поэтам, но это уже прошлое; тем временем Гарольд ушел из «Standard