Я ужинала у Роджера408 и встретила Клайва. Мы сидели за низким квадратным столиком, накрытым цветным платком, и ели из тарелок, в каждой из которых были разные бобы или салатные листья – вкусная еда для разнообразия. Мы выпили вина и закончили мягким белым сыром, который ели с сахаром. Затем, совершая великолепный обзорный полет над известными личностями, мы обсуждали литературу и эстетику.

«Знаешь, Клайв, я немного больше понял о том, что является существенным для любого искусства: видишь ли, все искусство репрезентативно. Ты произносишь слово “дерево” и представляешь дерево. Очень хорошо. Теперь у каждого слова есть аура. Поэзия объединяет разные ауры в последовательность». Какой-то такой был разговор. Я сказала, что можно и, конечно, нужно писать фразами, а не отдельными словами, но это не сильно помогло. Роджер спросил, что лежит в основе моего писательства – структура или текстура. Для меня структура связана с сюжетом, поэтому я выбрала второе. Затем мы обсудили значение структуры и текстуры в живописи и письме. Потом говорили о Шекспире409, и Роджер сказал, что Джотто будоражит его не меньше. Это все продолжалось до тех пор, пока я не заставила себя уйти ровно в 10 вечера. А еще мы обсуждали китайскую поэзию, и Клайв заявил, что данная культура слишком далека, чтобы быть нам понятной. Роджер сравнивал поэзию с живописью. Мне очень понравилось (я имею в виду разговор). Многое, разумеется, звучало совершенно расплывчато, и не следует воспринимать сказанное всерьез, но сама атмосфера навевает мысли, идеи, но, вместо того чтобы юлить и разглагольствовать, можно говорить о них прямо, и быть понятым, и даже не соглашаться. Старый Роджер мрачно смотрит не на нашу жизнь, а на будущее всего мира, но мне кажется, я уловила влияние Троттера410 и стада и оттого не поверила его словам. Но когда я вышла на Шарлотт-стрит, где неделю или две назад произошло убийство411, увидела кишащую на дороге толпу и услышала, как женщины оскорбляют друг друга, а на шум сбегаются люди, – вся эта мерзость заставила меня задуматься о вероятной правоте Роджера.

Сегодня был совершенно теплый и очень спокойный день, а после печати очередной страницы у нас как раз осталось время, чтобы прогуляться до реки и увидеть, как все вокруг идеально отражается в воде. У красной крыши одного дома в ее отражении было собственное маленькое красное облачко, а огни, зажженные на мосту, образовали длинные желтые полосы. Очень безмятежно – словно самое сердце зимы.

23 ноября, пятница.

Л. поехал в Лондон с роликами от станка, а я собиралась в Кью. По дороге меня осенило, что нужно все решать четко. Каждый должен принимать решения. Для начала я определилась, что если в Кью сегодня шестипенсовый день412, то я не стану колебаться и не пойду внутрь. Это был именно такой день, поэтому я незамедлительно развернулась и пошла домой пешком. Конечно, решение принесло чувство покоя, хотя я склонна думать, что была неправа. Теплый и безветренный день, а небо по-настоящему голубое. Я пересчитала свои куски сахара (31), но тут вошел Саксон и взял один; он не спал и поэтому разбирал вещи в кабинете. Я собиралась почитать проповеди Брука413, но не смогла, а Саксону нечего было рассказать. Мы обсудили ревность из тщеславия и ревность из любви. Он невосприимчив к обеим. Мне свойственна лишь одна из них, возможно, из-за отсутствия поводов. Л. вернулся после встречи со Сквайром, чья незначительность скорее отнимает блеск у рецензий. Потом пришла Барбара, которая хотела принять ванну, и Саксон последовал за ней. Затем пришел Клайв, и мы болтали – по большей части вдвоем – до 22:30, когда он ушел, одетый, словно джентльмен из Ньюмаркета