Илья пробыл три дня, привозили они и Цурикова с Нарышкиным. Сережа и теперь у нас, и Лева тоже. Сережа очень оторвался от семьи и опять уж хочет уходить в земские начальники в Москву, ему надоело в Никольском, да и понятно, одному. Лева уезжает сегодня, чтоб в Москве готовиться к экзамену. Он всё худ, но очень хорош нравственно. Напечатали его рассказ «Монтекристо» в «Роднике» апрельской книжки и прислали за него 26 рублей денег. В «Неделе» мартовской книги напечатали рассказ «Любовь» и заплатили 65 рублей. Первые его заработанные деньги! «Монтекристо» Левочка и все очень хвалят.

На Страстной я посылала Андрюшу и Мишу говеть, но сама не могла. Проделали они говенье равнодушно и стихийно, вместе с народом. В субботу служили у нас заутреню по просьбе всей прислуги. Левочка не был дома, и когда я его утром спросила, не будет ли ему неприятно, если будут служить в зале заутреню, он отвечал: «Нисколько».

Вчера, после утреннего чая и завтрака, я велела заложить новые катки, и мы ездили со всеми детьми, Лидой и няней, Таней, Машей и двумя девочками (Сашками) в Засеку на шоссе, за сморчками. Я всё ходила с Ванечкой и Сашей, и, хотя близорукие глаза мои не видели почти сморчков, но я люблю и лес, и распускающуюся, просыпающуюся весеннюю природу, и тишину в глуши деревьев; а потому очень наслаждалась. Лева с Андрюшей ходили рыбу ловить, но даже не клевала, а Лева убил утку. Сегодня все ребята, как и вчера, на лугу, перед домом, бегают на pas-de-geant[83], играют и толкутся.

Вчера вечером наши ребята играли с деревенскими в разные игры, и странно, но уже теперь эти 11- и 13-летние мальчики относятся к девочкам крестьянским как мальчики, а не как товарищи. Как это противно и жалко! Гостит Дунаев.

Левочка что-то грустен, и когда я его спросила, отчего, он ответил, что, так, «плохо пишется». Но, конечно, моя поездка в Петербург, говенье детей, заутреня – всё это не по его вере, и ему грустно. Странно мое отношение ко всему этому. Я не могу не относиться с самым искренним сочувствием ко всем тем нравственным правилам, которые поставил сам себе и другим Левочка. Но я не вижу и не нахожу возможности провести их в жизнь. На полдороге останавливаться я не могу, это не в моем характере; а идти до конца – сил нет. Вместе с тем дети растут совсем без религии; для детей и для народа необходимы формы, необходимо что-нибудь, в чем бы хранилось и выражалось отношение к Богу. Для этого церковь; и от церкви людям вне самых высших нравственных и отвлеченных верований отлучаться невозможно, ибо очутишься в самой безнадежной пустоте.

Сейчас проводила Леву в Москву; Таня с Ванечкой поехали его провожать до Ясенок.

Постараюсь теперь восстановить в памяти и добросовестно описать все мои хлопоты в Петербурге по арестованной XIII части собрания сочинений и мой разговор с государем 13 апреля 1891 года.

МОЯ ПОЕЗДКА В ПЕТЕРБУРГ

Выехала я из Ясной Поляны в ночь на 29 марта. Утром, приехавши в Москву, я посидела с Левой и поехала в Государственный банк совершить конверсию 5 %: банковских билетов на 4 %. В 4 часа я была уже на Николаевском вокзале и, найдя очень удобное купе 2-го класса, доехала с одной дамой, Могилевской помещицей, женой предводителя какого-то уезда, спокойно и хорошо.

У Кузминских только вставали. Саша был на ревизии балтийских губерний, Таня одевалась, Маша и дети причащались. Мы друг другу с Таней очень обрадовались, и она поместила меня в своей спальне. Выписали мы немедленно Мишу Стаховича; он говорил, что писал мне, вызывая для свиданья с государем, так как Елена Григорьевна Шереметева, двоюродная сестра государя, урожденная Строганова, дочь Марии Николаевны (Лихтенбергской), выхлопотала согласие государя принять меня. Предлогом просьбы моей об аудиенции служило то, что я прошу, чтобы цензура для произведений Льва Николаевича была бы лично самого царя. Письмо это, посланное мне Стаховичем, или пропало, или он и не писал его. Человек он не очень правдивый, и потому я позволяю себе сомневаться.