– И что? Что ты думаешь?

– О картине? – спросила Мисти.

Скалистый каменный дом. Она протянула руку и выправила рамку.

Питер скосил глаза, не поворачивая головы.

– Я вырос в соседнем доме. Мужик с книгой – это Бретт Петерсен. – А потом сказал вслух, слишком громко: – Я хочу знать, выйдешь ли ты за меня замуж.

Вот так Питер сделал ей предложение.

Так ты сделал предложение. В первый раз.

Он с острова, говорили все. С этого музея восковых фигур, острова Уэйтенси, где живут благородные семейства, ведущие род аж от первых поселенцев. Старые благородные фамильные древа, где все друг другу приходятся двоюродными племянниками. Где уже двести лет никому не надо покупать столовое серебро. Они едят мясо на завтрак, обед и ужин, а их сыновья носят какую-то старую бижутерию. Вроде как фирменная фишка острова. Их старые семейные дома из дерева и камня высятся вдоль Вязовой, Можжевеловой, Грабовой, источенные соленым ветром.

Даже все их золотые ретриверы приходятся друг другу кузенами.

Говорили, что на острове Уэйтенси все такое, музейное. Дряхлый паром, на котором помещается шесть машин. Три квартала зданий из красного кирпича по Купеческой: бакалея, старая библиотека и часовая башня, магазины. Белая вагонка и круговые балкончики закрытого старого отеля. Церковь, вся из гранита и витражей.

Там, в галерее художественного колледжа, на Питере была брошь – круг из грязно-синего хрусталя, а внутри – круг фальшивого жемчуга. Некоторые синие камни уже вывалились, и пустые отверстия чернели как пасти с кривыми острыми зубками. Металл был серебром, но гнутым и окисленным. Кончик длинной булавки торчал из-за края броши, весь в шариках ржавчины.

Питер держал в руках большой пластиковый стакан со спортивной эмблемой. Отхлебнул и сказал:

– Если нет вероятности, что ты выйдешь за меня, мне нет смысла вести тебя на ужин, верно? – Он посмотрел на потолок, потом на нее и сказал: – Я нахожу, что этот подход экономит хренову кучу времени.

– Просто чтоб ты знал, – сказала ему Мисти, – этого дома не существует. Я его придумала.

Мисти сказала тебе.

А ты сказал:

– Ты помнишь этот дом, потому что он еще в твоем сердце.

А Мисти сказала:

– С какой это радости ты знаешь, что в моем, блин, сердце?

Большие каменные дома. Обомшелые деревья. Океанские волны, которые шипят и взрываются под скалами из бурого камня. Все это было в маленьком сердечке девчонки из белой бедноты.

Может, потому что Мисти не уходила, может, потому что ты думал, что она жирная и одинокая и потому не убежала, но ты посмотрел на свою брошь и улыбнулся. Посмотрел на Мисти и спросил:

– Нравится?

Мисти спросила:

– Сколько ей лет?

Ты ответил:

– Много.

Мисти спросила:

– Что это за камни?

Ты ответил:

– Синие.

Просто чтоб ты знал: в Питера Уилмота было нелегко влюбиться.

В тебя.

Мисти спросила:

– Откуда она?

И Питер слегка покачал головой, усмехаясь в пол. Потом пожевал нижнюю губу. Оглянулся на несколько людей, еще оставшихся в галерее, сощурил глаза, а потом поднял их на Мисти и спросил:

– Обещаешь, что тебя не заколбасит, если я тебе кое-что покажу?

Она оглянулась через плечо на подруг: те стояли у картины в другом конце зала, но наблюдали за ними.

А Питер прошептал, не отрывая задницы от стены, он наклонился к ней и прошептал:

– Чтобы создавать настоящее искусство, нужно страдать.

Просто чтоб ты знал: однажды Питер спросил Мисти, понимает ли она, почему ей нравятся именно те произведения искусства, а не иные. Почему отвратительная сцена побоища, вроде «Герники» Пикассо, может быть прекрасна, а изображение двух единорогов, целующихся в цветочном саду, выглядит полным дерьмом.