В раздражении захлопываю ноутбук. Кажется, мне срочно нужны антидепрессанты. Печеньки подойдут.

Только подумала – глядь, я уже на кухне – вскрываю пачку курабье.

– Я тоже хочу печеньку, – требует Алёнка, не отрываясь от выкладываемого на столе панно из сахара и чайных ложек.

Перебарываю жадность и аккуратно прилаживаю к ее картине несколько курабьешек. Получается очень красиво.

– Майя, куда ты дела минтая? – голосом опытного следака интересуется мама, елозя по старой терке ярко-оранжевой морковью.

– Какого минтая?

– Мороженого. Которого мы два дня назад купили.

– Никуда не дела, – бормочу я. Не выкладывать же про кошку, уничтожившую пакет с минтаем почти полностью. – Я вообще не помню, чтобы мы рыбу покупали.

Мама отправляет «обмылок» морковки в рот и, бодро похрустывая, взглядом выжигает на мне затейливые узоры.

Я дергаю плечами.

– И чего ты так на меня смотришь? Куда бы я дела твоего минтая? В ванну выпустила? Или съела?

Мать пожимает плечами и с обиженным видом принимается за рубку лука.

«Дозу антидепрессантов надо повышать», – решаю я и запихиваю в рот еще несколько печенюшек. На душе заметно легчает, меня даже тянет на светские разговоры. Я несколько раз перекатываюсь с пяток на мыски и обратно и глубокомысленно констатирую:

– С работой тухляк.

С маминых ресниц срываются две симметричных слезинки, трогательно скользят по щекам. Я внутренне сжимаюсь.

– Мамочка, ты чего? Расстроилась? – Я подскакиваю к матери и осторожно глажу ее по спине. – Не переживай ты так, я обязательно что-нибудь найду.

Она шмыгает носом.

– Вот ведь зараза! Как глаза-то ест. Не лук, а какое-то химическое оружие. – Мама неуклюже утирается рукавом и поворачивается ко мне. – Чего ты там сейчас бормотала, я прослушала?

Молча забираю у нее нож и доску и быстро дорезаю остатки лука; на душе скребут кошки.

К девяти часам вечера, после еще одной вылазки в Интернет, на федеральные сайты поиска работы, чувствую себя совершенно вымотанной и мечтаю о спячке. Как у медведя. По закону подлости Алёна бодра и весела, перевоплотившись в ромашку, скачет на одной ноге и отказывается ложиться.

Я решаю «купить» себе сон. Чтобы родная мать не подвергла меня остракизму за педагогическую несостоятельность, закрываю дверь в комнату, после чего говорю:

– Алёна, зайка, если ты прямо сейчас угомонишься, я разрешу тебе лечь со мной.

Дочь аж пищит от радости. Она, в отличие от своей бабушки, не считает, что сон с мамой превратит ее в инфантильного заморыша. Мы быстро переодеваемся в пижамы и устраиваемся в обнимку под верблюжьим одеялом.

– Спокойной ночи, – приказным тоном говорю я и с восторгом закрываю глаза.

Минуту Алена честно пытается уснуть, потом начинает ерзать.

– Ты не спишь?

– Сплю.

Она складывает из пальцев ручки человечка и, хихикая, шагает им по мне.

– Смотри, по тебе кто-то ползет.

– Я сплю, – бурчу я, стряхивая с себя маленькую ручку.

Дочь вздыхает, несколько секунд лежит спокойно, потом начинает спихивать с себя одеяло:

– Фу! Мне что-то жарко…

Я старательно игнорирую ее брыкания, надеясь, что, сочтя меня спящей, Алена проявит сознательность и по-быстренькому уснет.

Но нет, дочь закидывает ноги на стенку и начинает пятками рисовать на обоях непонятные загогулины.

– Не балуйся, – не выдерживаю я и сталкиваю ее ноги со стены.

Дочь оживляется.

– А Настя с родителями на Новый год поедет в Сочи.

– Очень хорошо. Спи.

– А правда, что в Сочи зимой нет снега? И трава растет? И пальмы зеленые?

– Правда.

– А давай тоже на Новый год в Сочи поедем? – В Алёнином голосе слышится столько надежды, что мне становится больно.