— Турмалин? Купила.

— Ведьмин глаз, — опять повторила женщина и кивнула на прилавок. — Молоко тут не бери, химия одна. И у Конюховых не бери. Их корову сглазили, а вот у Емеленых доброе молоко. Марьяна принесет, коли возьмешь. Ты же с Солнечной?

Наташа вздохнула. Похоже, её приезд не был тайной для местных, как и то, где она поселилась.

— Спасибо, буду иметь в виду, — перед продавцом ей было немного неловко, а вот посетительнице, видимо, нет.

— Молоком проще всего отравиться, а лечить некому. Ведьмы-то в Старолисовской сейчас нет, — она приостановилась и снова наградила Наташу выразительным и одновременно сердитым взглядом. — Как бы её ни боялись, да только она от проклятого некрещеного духа могла заговорить.

— Поликарповна, хорош девушку пугать, вон глазища какие уже круглые, — вмешался продавец, взвешивая печенье. — Насчёт молока она права. Договоритесь с Емелеными, Марьяна вам каждое утро носить будет. Все одно к соседу вашему заходит.

Он протянул пакеты и поставил на прилавок пару сапог.

— Такого размера есть только детские.

— Спасибо, — Наташа скептически оглядела алую пару обуви. В таких сапогах её видно будет с любого конца деревни. Семафор какой-то.

— Я к Емеленым пойду, хошь за тебя договорюсь, — снова вмешалась Поликарповна, — завтра тебе уже молочко принесут. Сразу и расплатишься.

Уже рассчитавшись, она не покидала магазин, всё ещё пыталась навязать добро и заодно подсунуть в тыл врага Марьяну.

— Я не люблю молоко, — Наташа взяла протянутый пакет с покупками, кое-как перехватила резиновые сапоги и направилась к выходу.

В дверях она едва не столкнулась с другим посетителем. Он отскочил назад и, ссутулившись, принялся сбивчиво извиняться.

— Простите, простите, я не нарочно. Ради бога, простите.

Наташа отступила и подняла упавший сапог.

— Все нормально.

Мужчина изобразил готовность помочь и сам же отдёрнул руку, как только перевел взгляд на Поликарповну. Она приблизилась и довольно грубо ткнула его в плечо.

— Ротозей, не видишь, куда прёшь? Я же сказала, жди меня на улице. Чё поперся? Не дал с Мишаней нормально поговорить. Иди уже. Кыш.

Мужчина пятился и, беспрестанно кивая, глядел ошалевшим влюбленным взглядом на ту, которая его публично унизила.

— Глаш, я думал, может, тебе помощь нужна. Не ругайся. Ухожу уже. Ухожу.

Наташа вышла следом, не попрощавшись. Ей нестерпимо хотелось быстрее убежать в свой домик на краю света и ни с кем больше не разговаривать. Местные показались ей иностранцами, а точнее, инопланетянами. Навязчивые, любопытные и не слишком-то обременённые воспитанием. Рядом с ними Наташа остро ощущала себя «не такой», словно попала в замкнутое сообщество со своими традициями и правилами. Судя по всему, они тоже считали её чужачкой.

Наконец, добравшись до своего временного пристанища, Наташа захлопнула калитку и бросила сапоги прямо на крыльце. Закрыв двери, прижалась спиной к стене и несколько раз шумно выдохнула. Постояв несколько минут, немного успокоила пульс и даже слабо улыбнулась, а потом неожиданно расплакалась. Короткий визит в деревню вымотал её почти так же сильно, как посещение онкодиспансера, а всё из-за напоминания о Никите. Ну сколько можно впадать в истерику? Сколько можно носить в себе обиду? Она же с психологом полгода убила на решение этой проблемы, а стоило незнакомому человеку просто спросить о «любимом человеке», даже без имени, и её снова накрыло удушливой паникой. Значит, не прошло и не отпустило. Может, поездка в глухомань такая же ошибка? Пока точно легче не стало. Мысли, обычно придавленные ежедневной рутиной и городской суетой, здесь, в деревне, зазвучали слишком громко.