Камера у основного входа подтверждала слова официантки. Синий джип остался стоять возле дверей кафе, но никто к нему не приближался вплоть до 12.10, когда на машину наткнулся брошенный на поиски полицейский патруль. Шофер, семилетний мальчик и непонятный человек в худи исчезли, словно растворились в воздухе.

“Сколько я помню свою мать – а помню ее я с трех лет – столько она и пила. Иногда она бывала просто веселой, без причины хихикала и могла угостить меня кусочком печенья. А иногда бывала угрюмо-мрачной, и я не могла рассчитывать на что-то, кроме подзатыльников.

В детсадик я не ходила, до позднего вечера слонялась по улицам, и научилась на глазок вычислять добродушных теток, закупающих в супермаркетах продукты для большой семьи. Я подходила к ним и начинала тихо плакать. Когда тетки спрашивали кроху, что случилось, говорила, что мама в больнице, папы нет, а я с утра голодная. Ни разу не помню, чтобы мне не купили хлеба и кефира, и если повезет, и пачку печенья, и горсть шоколадных конфет. Всю эту снедь я прятала в своей комнате под кроватью. куда мамаша не заглядывала ни разу.

То, что я из семьи алкашей, и со мной западло водиться приличным детям, я узнала только в школе. В первом классе меня дразнили “Людка-проститутка”, а я даже не понимала, что это за слово и что тут смешного. Ко второму классу поняла, хоть и не слишком правильно, и с моими обидчиками стали происходить разные неприятности. У кого-то в портфеле оказывался здоровенный паук, у кого-то на тетрадках появлялись разные пятна, а к парте приклеивалась жвачка. Кнопки на стульях я вообще не считала даже достойными упоминания делом. Однокашники жаловались на меня учителям, но я начинала рыдать и уверять, что это все поклеп, и я бы никогда… И примерно через полгода никто не решался даже косо взглянуть в мою сторону.

А в шестом классе я впервые приняла заказ. Нет, не на убийство, конечно. Но надо было проучить одну школьную задаваку-отличницу, не дававшую списывать на конрольных двоечникам и хулиганам. Я взяла аванс и честно отработала заказ.

Сначала я слегка подлизалась к будущей жертве, предложив ей мандарин и шоколадную конфету. Бедная заучка так обрадовалась моему внезапному дружелюбию, что чуть не разрыдалась. Нечасто ее угощали чем-то, кроме тумаков, раз уж она настолько растрогалась от внимания замарашки из семьи алкоголиков… После школы я проводила ее до дома, и даже зашла в подъезд. А когда она поехала на свой четвертый этаж на лифте, тщательно изучила парадную. Чтобы дойти до лифта, надо было пройти пять ступенек вверх. Этого мне хватило. И на следующий день после уроков я сразу побежала по знакомому маршруту. Дождалась, пока дверь подъезда начнет открываться, натянула на уровне щиколоток привязанную к перилам тонкую леску и взлетела по ступенькам на второй этаж. Через пару секунд раздался громкий вскрик и звук падения. На лифте я добралась до последнего этажа и сидела там, пока выбежавшие на крик соседи не помогли девочке добраться до квартиры. А потом спокойно спустилась вниз.

Отличница не появлялась в школе две недели, а когда все же вернулась, еще месяц ходила на костылях. Ногу она не сломала, но разрыв связки оказался ничем не хуже. Понимала ли я, что она могла убиться насмерть? Разумеется. Было жи мне жалко воображалу? Если честно, сначала да – когда я вспоминала, как она обрадовалась моей мандаринке, как чуть ли не обнимать меня кинулась за грошовое угощение. Но потом я взяла себя в руки. Разве меня хоть кто-то когда-то жалел? Над моими растрепанными волосами, дырявыми юбчонками и старым, найденным на помойке портфельчиком ржали все, включая учителей. Если бы я была чуть более робкой, чуть хуже давала отпор – затравили бы, не задумываясь. Так чего мне жалеть тех, кто изначально был в выигрышном положении, носил дорогие платья и ранцы? кого родители холили и лелеяли, и у них не было нужды выть по-волчьи? Я ходила с гордо поднятой головой, и теперь меня зауважали. Потихоньку начали давать новые заказы – все более дорогие, сложные и опасные.”