А когда ко мне вернулась способность воспринимать действительность, мы стояли у дверей таверны и Петрус приглашал меня войти.
В течение двадцати минут вдвое уменьшите скорость, с которой вы обычно передвигаетесь. Внимательно вглядывайтесь во все, что вас окружает, – в предметы, природу, людей. Наилучшее время для этого упражнения – после обеда.
Повторяйте упражнение неделю.
– Я тебя угощаю, – сказал он. – Выпьем и пораньше ляжем спать, потому что завтра я должен буду представить тебя великому магу.
Я спал тяжелым сном без сновидений. И когда на двух единственных улочках городка под названием Ронсеваль забрезжил день, Петрус постучал в дверь моего номера. Мы ночевали на втором этаже таверны, которая служила еще и гостиницей.
Мы выпили по чашке черного кофе, поели хлеба с оливковым маслом и тронулись в путь. Густой туман окутывал городок. Я понял, что Ронсеваль – не просто захолустный городок, как казалось мне сначала: в ту пору, когда паломничество в Сантьяго-де-Компостелу было массовым, там находился самый крупный в округе монастырь, владевший землями вплоть до самой наваррской границы. Следы этого сохранились и доныне – немногочисленные дома его были прежде частью монастырской обители. Единственной «мирской» постройкой была таверна, в которой мы провели ночь.
В тумане мы добрались до монастырской церкви. Вошли, увидели нескольких монахов в белом, которые совершали первую утреннюю мессу. Я не понимал ни слова, ибо молились они по-баскски. Петрус присел на скамейку и попросил меня сесть рядом.
Церковь была огромных размеров и полна бесценных произведений искусства. Петрус шепотом рассказал мне, что построена она была на пожертвования королей и королев Португалии, Испании, Франции и Германии, а место для нее выбрал некогда сам Карл Великий. У главного алтаря Пречистая Дева Ронсевальская – образ ее был отлит из серебра, а лик вырезан из дерева благородных пород – держала в руках ветвь с цветами, сделанными из драгоценных камней. От запаха ладана, от величественной готики, от хора молящихся я впал в состояние, подобное тому, какое прежде испытывал, совершая ритуалы Традиции.
– Ну а маг? – осведомился я, вспомнив сказанные накануне слова Петруса.
Тот молча показал глазами на худощавого, средних лет монаха в очках, который сидел рядом с другими на длинной скамье, окружавшей главный алтарь. Возможно ли: монах – и одновременно маг? Мне хотелось, чтобы месса поскорее закончилась, но ведь Петрус сказал мне, что ход времени определяется исключительно нами, и благодаря снедавшему меня нетерпению служба продолжалась больше часа.
Когда же наконец отзвучали последние слова, Петрус, оставив меня на скамейке, вышел вслед за монахами в заднюю дверь. Я разглядывал пышное убранство храма и сознавал, что должен был бы помолиться, однако ничего не получалось. Я ни на чем не мог сосредоточиться: изображения святых казались мне бесконечно далекими, принадлежащими временам, которые минули и никогда больше не воротятся, как никогда не настанет вновь золотой век Пути Сантьяго.
Петрус появился в дверях и молча подозвал меня к себе.
Мы вышли во внутренний монастырский сад. Посередине стоял фонтан, и, присев на край каменной чаши, поджидал нас монах в очках.
– Отец Хавьер, вот пилигрим, о котором я вам говорил, – отрекомендовал меня Петрус.
Монах протянул мне руку; мы поздоровались, и замолчали. Я ждал – вот-вот что-нибудь произойдет, однако слышались только петушиный крик да клекот ястребов, вылетевших на ежедневную охоту. Монах смотрел на меня безо всякого выражения – примерно так же, как мадам Дебриль, когда я произнес Древнее Слово, – и наконец все же первым нарушил долгое и тягостное молчание: