И я только хмыкнул, когда, засобиравшись с парнями домой (Джо вызвонила его девушка), заметил Кононову, со спины приобнимающую Оленьку. В процессе уроков бильярда, разумеется.

Я уже говорил, что под окнами моего дома раскинулся парк. Ну как, парк: зимою и летом, если дожди не зарядят безостановочно, он парк, весной он – болотце, осенью – гряземеска. Но то по земле, а с балкона седьмого этажа вид круглый год весьма приятен. Беда, конечно, что даже к дню нынешнему в парке ни черта не сделано в плане водоотведения, зато постоянно пытаются куски зеленой зоны перевести под застройку. Деревья в парке рассажены своеобразно, где густо, где пусто, но все равно – нравится он мне.

Что еще рассказать для полноты картины? Памятник «Колокол мира», с журавлем над колоколом, копия памятника жертвам ядерной бомбардировки Нагасаки. Ответный дар японской стороны на «Мать и дитя», установленный в их Парке Мира. В начале августа он звонит… Я пишу: памятник, а не памятники, потому как композиция из четырех гранитных арок, вложенных одна в другую, с аистом, вьющим наверху гнездо, откроется позднее. Текущим летом там только закладной камень.

Еще белочку можно встретить, если повезет.

С чего я вообще решил углубиться в зеленые, но не дебри? Так Кошар напросился на прогулочку, грамотно обосновав ее полезность, причем в первую очередь – для меня.

Речь о похмелье. Намешал я к пиву текилы поутру, конечно, зря, они мне и аукнулись при пробуждении. И спал совсем недолго, меньше четырех часов – это стандартная реакция моего организма на встречу птички «перепил».

– Апельсинку? – с издевкой (возможно, существовавшей лишь в моем воображении) спросил Кошар, когда я ввалился, взъерошенный и квелый, в кухню.

Он поддел когтем оранжевую кожуру, прорезал ее ровнее, чем я бы сделал с помощью ножа, и выложил на блюдце нарезанный на четвертинки фрукт.

– Ни квашеной капустки, ни рассолу огуречного в хозяйстве не имеется, а бить клин клином я тебе не советую.

– Это подарки вообще-то, – хрипло выговорил я, поморщившись: дыхание ощутимо отдавало винной бочкой.

А «клин клином» – это заревой батюшка обнаружил, по всей видимости, пару бутылок абсента, непочатых, дареных и запыленных.

Я распахнул окно, подхватил с блюдца сочную четвертинку, чтобы случайно услышать, как соседский магнитофон спрашивает меня голосом Земфиры:

Рассказов на болящую голову я не хотел, апельсин ел по рекомендации. А вот когда песня дошла до строчки с соседями, что мешают спать, заподозрил неладное. Понимаете, при работе по ночам, на сон отводится дневное время, шумное в любом многоквартирном доме. А у меня один сосед – любитель послушать музыку погромче, другой – запойный алкаш, поколачивающий жену, скандалы с воплями и грохотом со стороны их семейства мало уступают в частоте выходам программы «Время». На их фоне иногородняя соседка-скрипачка, снимающая комнату в той же двушке в конце коридора, где живут пьянчужка с женой, сыном и чьей-то матерью (не в обиду, я действительно не в курсе, кем приходится суровая громкоголосая дама, мамой алкашу или тещей), смотрится сущим одуванчиком. Другие соседи тише и потому для меня незаметнее. С момента появления Кошара на моих квадратных метрах я перестал просыпаться от громкой музыки, от громыханий, от визгов…

– Кошар, – было тепло, день еще не перетек в вечер, но меня холодком пробрало. – Ты ничего не предпринимал по отношению к нашим соседям? Они больше не будят меня днем.

– Ты меня с хапуном путаешь? – возмутился Кошар. – Дом твой укрепляю помалу, как обещался. Это с хмелю ты мыслишь криво, не иначе. Тебе бы живой огонь да сквозь тело пропустить – враз бы сняло хворь эту бражную.