— Ей нужна эта пуля, Торе, — не знаю, кому больше требовались эти слова — мне или любимому.

В руках кудрявого командира появился пистолет, украшенный гравировками-завитушками. Секунда — их глаза встретились, дочь бездны протянула своему палачу жёлто-красный персик.

— О, Великий Брат помоги мне… — отчаянно взмолился Сальваторе. Он опустил оружие и утёр взмокший лоб рукавом.

Клянусь, козлоногим, я слышала, как из шума в голове ведьмы вырвался писклявый тёмный дух. Женщина зашептала смертоносное проклятье — медленно, сбивчиво, коверкая слова древнего языка.

— Fermati con il nome di Silvano, — дождавшись подходящей паузы, я прервала заклинание. Ведьма с облегчением вздохнула.

Заметила макушку синьорины Мими за пригорком. Наблюдательница, как ей и положено — наблюдала… Боясь выйти на поляну, трусливо прячась — позор святейшей инквизиции. Я перевела глаза на безумную. Она всё ещё стояла с протянутой рукой, держа на ладони персик, и с надеждой смотрела на Торе. Он сглотнул комок сомнений и направил дуло пистолета на женщину. О, печати, эта дочь бездны сполна поплатилась за грехи, переступив черту сумасшествия, за которой нет ничего, кроме пустоты и надежды на искупление. Надежда — самое отвратительное из чувств, ведущее в темноту, заставляющее верить в светлый финал. Непослушными пальцами отыскала серебряную печать в сумке на поясе и, забрав персик, вложила в руку сестры. Ведьма удивлённо посмотрела на медальон, подняла на меня растерянные глаза и, застыв на мгновение, вознесла руки к небу. Она не знала слов хвалы, я — забыла. Мы молились вместе, просили Великого Брата сердцем. Перед лицом смерти, в ожидании избавления единственной необходимой вещью остаётся прощение. Шаг назад, второй, третий… — выстрел.

***

Уезжая из Польнео, рисовала в голове совсем другие картины — мы будем казнить полоумных ведьм, причинивших море страданий и боли людям. Надеялась никогда не усомниться в этом, но сегодняшнее утро оборвало струны души, и я забыла ноты наивной мелодии.

Синьор Сальваторе наглухо закрылся от моих попыток понять его чувства. Не знаю, как, но Торе это удалось. Тор разрубил огромный трон козлоного, соорудил помост для огня и, положив несчастную ведьму сверху, наконец, заговорил:

— Амэно, послушай, — он схватился щепотью за переносицу, отрывисто выпуская слова, — сейчас я разведу костёр, и мы уйдём. И больше никогда…

— Торе, я…

— Не перебивай! — Сальваторе отнял пальцы от лица, его глаза снова налились чёрным. У меня внутри всё сжалось.

Командир не закончил. Он рванул к пригорку, у подножья которого до сих пор пряталась Мими. Тор вытащил наблюдательницу на поляну, как котёнка за загривок. Синьорина Эспозито не сопротивлялась, неуверенно перебирая ногами по земле.

— Смотри! — Торе намотал каштановые кудри Мими на кулак и силой склонил над трупом ведьмы. — Думала, на прогулку вышла?!

— Пустите! — в ужасе умоляла Эспозито, упираясь руками в помост. — Прошу…

— Тор! — стало не по себе от вида человека, в котором с трудом улавливала черты моего мужчины.

— Помолчи, Амэно! — Сальваторе сорвался. Он не мог сдержать ярость — острую, раскалённую до предела, выжигающую сердце изнутри. — В Польнео тебя берегли, усадили на тёплое место наблюдателя, — Ловчий потянул Мими к себе, — но ты захотела большего — стать судьёй. Что же, давай, заработаем для тебя немного похвалы, — с этими словами Торе отпустил волосы наблюдательницы и отпихнул от себя.

Синьорина неловко попятилась назад, но устояла на ногах. Она тяжело выдыхала ненависть и отчаянье, страх и боль, которую ей причинил Сальваторе. Ловчий зарядил пистолет и направил на женщину: