Сейчас он с ней разберется.

– Ты чего устраиваешь, психопатка! – заорал на нее сразу Садиков, едва приоткрыл свою дверь. – Тебе кто дал право колотить своими косолапыми ножищами в мою дверь?!

– Подпишитесь под воззванием! – вместо ответа сумасшедшая девица сунула ему в нос планшет, исполосованный неровными подписями жильцов близлежащих домов. – Подпишитесь, и я уйду!

– Не стану я ничего подписывать! С какой стати?! – возмутился Сима, налегая на дверь всей грудью, девица перла напролом, намереваясь попасть в его квартиру. – Уходи немедленно, бессовестная!!!

– Я-то, как раз, с совестью! – ее нога в замшевом ботинке протиснулась в дверь и прочно там зафиксировалась. – Это у вас совести нет. И позиции гражданской тоже! Буквально на ваших глазах, под вашими окнами разворачивается полный беспредел! А вам все по барабану, как сейчас говорят. Разве можно так?!

Ни о каком беспределе Садиков и слыхом не слыхивал. И вмешиваться ни во что такое не собирался. Ему было, как она правильно выразилась, по барабану. Подобные порывы гражданственности были им глубоко презираемы. И он не верил никогда в их искренность, если честно. Всегда считал всех борцов за права, свободы и равенства лжецами. Кто-то со всей этой хрени все равно пенку снимает и, под ровный гул возмущенной толпы, тихонечко наживается.

Та, что пришла к нему, была не из тех, кто собирает сливки. Она являлась частью глупой, фанатично вопящей толпы. Потому презираема была вдвойне.

И еще существовала одна причина, по которой он не мог впустить ее к себе в квартиру.

От этой девки несло… Нет, неправильно, не несло – просто воняло неудачливостью. Да, да, ошибиться он не мог. Она была неудачницей, каких редко сыщешь.

Он ее видел раньше. Где-то она жила тут неподалеку. И частенько призывала общественность то к выходу на субботник, то к обустройству детской площадки, то выражала яростный протест против строительства автомобильной стоянки возле детских качелей. Будто качели перенести в другой угол двора труд великий! Куда уж, казалось бы, проще перетащить качели, чем перепланировать уже утвержденный городской администрацией проект?!

Нет, она так не считала. Она продолжала орать и носиться по домам их микрорайона, собирая подписи под воззваниями. Теперь вот приперлась и к нему.

– Я войду все равно! – девица нагло втиснула ногу уже по самое колено и еще сильнее налегла на дверь. – Вы подпишитесь! Все равно подпишитесь! Вы не можете остаться равнодушным к тому, что в нашем дворе собираются выкорчевывать столетние липы и на их месте устраивать гаражный кооператив! Этого допустить никак нельзя! Представляете, что это такое?! Два ряда деревьев исчезнут, уступив место строительству! Вы же сами начнете спотыкаться и лазить по колено в грязи! А потом у вас вид из окна сделается отвратительным. Представляете, что будет?! Разве вам недостаточно того, что наш двор граничит с этими ужасными ангарами?! Так летом все это листва скрывает, а теперь и ее не станет. И вы день за днем, год за годом будете смотреть в окно и натыкаться взглядом на жуткие бетонные стены этих ангаров и гаражей?! Побойтесь бога, гражданин Садиков! Это не по-человечески!

Резон в ее словах имелся, и немалый. Это даже такой равнодушный к чужим проблемам человек, как он, понимал.

Липы являлись великолепным украшением их двора, да и с точки зрения экологии. К тому же вид из окна ему нравился. Два длинных ряда высоких деревьев с весны по глубокую осень прочно укрывали от его хрупкого художественного взгляда всю грубую чудовищность ангарных построек, принадлежащих то ли какому-то дорстрою, то ли какому-то институту, то ли еще неизвестно кому.