До спальни она добиралась ползком и залезла под одеяло, как была – в пиджаке и джинсах. Тряслась почти до самого утра, едва чувствуя, как кошки сбегаются и укладываются вокруг тёплым мурчащим кольцом.

«Я сказала не те слова, – проносилась по кругу одна и та же мысль. – Неправильные слова в неправильном месте. И меня услышали. Услышали…»

Но в дверь так никто и не вломился. Будильник прозвенел ровно в половине седьмого, приглашая на пробежку.

У порога обнаружился забытый на мосту целлофановый пакет – мокрый насквозь, с кошачьим кормом, хлебом, йогуртом, но почему-то без банки оливок.

Первым порывом было избавиться от пакета, как избавляется от улик серийный убийца: вырыть яму в саду, залить бензином и поджечь. Но вместо этого Тина разрезала намокший хлеб на ломти и подсушила в микроволновке в режиме гриля, корм одинаковыми горками рассыпала по шести мискам – и обессиленно уселась на холодный пол, поджав под себя ноги. Кошки, изголодавшиеся накануне, набросились на угощение с хищным урчанием. Королева, наполовину опустошив свою миску, принялась тягать сухарики по одному – цепляла когтистой лапой, долго гоняла по плитам и только потом лениво, нехотя разгрызала.

«Охотится, – отстранённо подумала Тина. – Или играет. Интересно, а со мной?..»

Доводить эту мысль до логического конца – река, призрак в воде, погасшие фонари, невесомые шаги за спиной, цепочка холодных капель на пороге – не было никакого желания.

Пиджак давил на плечи; футболка пропахла по́том. Когда Королева потёрлась хребтом о колено, а потом вдруг чихнула, Тина словно очнулась. Вскочила на ноги, поставила наконец чайник, грохнула во френч-пресс целые две с половиной ложки кофе и поплескала в лицо водой, в три погибели согнувшись над маленькой раковиной. Глаза горели; веки у отражения в стеклянной дверце были гротескно распухшими, глаза – по-кроличьи красными, а не серо-голубыми.

– И как я на работу пойду, Аманда меня сожрёт вопросами, – пробормотала Тина.

В последний раз она так же выглядела́ наутро после похорон деда, но тогда хотя бы причина была уважительной… Сейчас всё произошедшее ночью казалось просто кошмарным сном.

Внезапно загрохотало требовательно дверное кольцо – массивное, отполированное множеством прикосновений. Лет сто назад его частенько использовали по назначению, конечно, но теперь этот анахронизм предпочитала нормальному электрическому звонку только одна гостья.

– Привет, Уиллоу, – болезненно улыбнулась Тина, приоткрыв дверь. Заставить себя снять страховочную цепочку до конца она так и не смогла, но гордилась уже тем, что не слишком долго пялилась в глазок, прежде чем отодвинуть щеколду. – Уже закончила с газетами?

Девчонка таращилась на неё снизу вверх, сунув руки в карманы: вырвиглазно розовая рубашка, шорты из обрезанных джинсов и кеды; сорок пять килограммов настороженной наглости, обеспокоенного нахальства. Велосипед валялся под кустом пионов.

Вопрос, разумеется, она проигнорировала.

– Ты сегодня не вышла на пробежку.

– Проспала…

Жалкая попытка, воистину.

– Врёшь. Мне снилась река. А кола у тебя есть? Холодная? А поесть что-нибудь? Отец с похмелья, не хочу пока возвращаться, он придирается, ну.

Уиллоу просочилась в дом-с-репутацией напористо и непринуждённо, почти как Королева. До её хвостатого величества не добрала от силы пару баллов, но кошек в этом плане вообще трудно обставить.

– Хлебом пахнет. Печёшь, что ли?

– Сушу. Он… намок.

– А-а, – протянула девчонка понимающе, словно каждый день перед завтраком сушила отсыревший хлеб. – Тогда лучше его нарезать, натереть чесноком – и на противень. Ну, или с перцем, сырным порошком и петрушкой… А ты вообще уже ела?