Увальню в телеге нравилось, других раненых в ней не было, лёжа на соломе всяк приятнее ехать, чем сидя в седле. Там же рядом были его доспех и оружие. Только вот на сей раз этот щекастый и краснолицый парень был бледен, хотя и улыбался. Голова его была перевязана, но больше всего тряпок ушло на его плечо.

– Это кто же вас? – спросил Волков, разглядывая его бледность.

– Так тот же, что и вас ударил, он, он, скотина, – сообщил Увалень со слабой улыбкой. – Он как вас первый раз ударил, как вы на колени присели, он ещё раз вас ударить замахнулся, а вы же мне сказали всех бить, что на вас замахиваются, я его алебардой и ткнул. Вот он на меня и обозлился, вас бросил. Алебарду мою левой рукой схватил, да так крепко схватил, что я и выдернуть её не мог, так схватил, а сам меня бьёт и бьёт своею колючкой, – с этими словами парень полез в солому и достал из неё моргенштерн, показал его Волкову и Максимилиану, – вот этой вот. Слава Богу, что вы ему ногу изрубили, я уж думал, он меня ею забьёт насмерть.

Волков не очень хорошо помнил всё это, он тогда задыхался, кажется, и мало видел в перекошенном шлеме и сбившимся под ним подшлемником.

– А как вы ему всю ногу изрубили, так он кинулся бежать, -продолжал Увалень, – а куда он на разрубленной ноге-то убежит.

Я его догнал и убил.

– Твой первый убитый, – сказал Волков.

– Да, – ответил Увалень не без гордости.

Он, вроде, даже этим кичился, красовался перед Максимилианом.

Максимилиан молчал, хмурил брови и слушал.

Он всегда и во всём превосходил Увальня, был старшим и по знаниям, и опыту, хотя по возрасту был младше его. И тут на тебе: Увалень убил в бою горца. И, чтобы ещё потешить самолюбие здоровяка, Волков сказал:

– Гордись, ты убил очень сильного врага. Очень сильного.

Увалень буквально расцвёл в своей соломе и с вызовом глянул на Максимилиана, мол, слыхал.

Максимилиан даже отвернулся.

К вечеру того же дня он оставил солдат, что ещё тащились по оврагам и кустам, на попечение офицеров, а сам к сумеркам был уже дома.

И не только желание побыстрее лечь в нормальную постель двигало им, у него к вечеру начала болеть шея. Чёртов горец со своим моргенштерном, будь он проклят. Ещё и нога напомнила о себе, куда же без неё. В общем, когда доехали, Максимилиану и брату Ипполиту пришлось помогать ему слезать с коня.

Полный дом женщин ждал его. Сестра, госпожа Ланге, племянницы и даже служанка Мария – все ему были рады. Госпожа Ланге так и вовсе прослезилась вместе с сестрой. А племянницы прыгали и лезли к нему, даже старшая. А вот жена едва сказала:

– Вернулись, господин мой? Сказала, лицо скривила, словно он в нужник на двор ходил. И больше ничего, взяла вышивку свою и стала дальше рукодельничать.

Да и чёрт бы с ней, но, как ни странно, Волкову, почему-то хотелось, чтобы она узнала о его победе, посочувствовала его страданиям от ран и тягот. Но этой женщине, что была его женой перед людьми и Богом, было всё равно.

– Мария, вели мне воду греть, – сказал кавалер и, тяжко хромая после долгой дороги, пошёл наверх, – одежду приготовь.

– Господин, – ужин ещё тёплый.

– Сначала мыться.

После мытья и мазей монаха ему чуть полегчало. Сел он есть, племянницы стали его расспрашивать про злых горцев, про то, как его ранили. Все его слушали, даже дворовые пришли и толпились в проходе, желая хоть краем уха услышать, как дело было. Но Волков больше шутил, смешил племянниц, пока не припомнил, что ему какой-то святой помог горцев победить.

Как про святого он заговорил, так сестра его Тереза вспомнила:

– Брат мой, так к нам тоже святой приходил сегодня поутру.