– Грыз его зверь, – Фриц Ламме присел на корточки и стал рассматривать руку, а затем полез под стол и достал оттуда вторую руку. – Вот, значит, и вторая. Он монаха за руку ловил, через клетку вытягивал и отгрызал. Не приведи Господи такой конец, вот уж натерпелся святой человек. Уж лучше на четвертование, там хоть топор острый.

– А вторая нога есть у него? – из дверей спросил Увалень.

– Вы бы там свет не закрывали. Отойдите с прохода, – ответил Сыч ему и Максимилиану, – и так не видно ни хрена.

– Максимилиан, езжайте в деревню, возьмите телегу и четверых солдат, скажите, что заплачу, но, что за дело, не говорите, – распорядился Волков. – И попа какого-нибудь захватите, чтобы отшельника схоронить.

– Да, кавалер, – сказал юноша и ушёл.

– А вот и вторая нога, – нашёл ногу Сыч. Та была в клетке, монах на ней сидел, но нога тоже была почти оторвана. – И ключ вот. Да, не уберегла клетушка святого человека. Видно, тутошний зверёк посильнее его святости был. Не совладал, значит, монашек.

Фриц Ламме говорил всё это, не выпуская лампы из руки, не переставая заглядывать под стол, рассматривать клетку и убиенного. Он всё высматривал и выискивал что-то.

– Ну? – спросил у него кавалер. – Чего ищешь-то?

– Думал, хоть клок шерсти оставит зверюга. Ничего нет. Надо собачек сюда.

– Не берут его след собаки. Сам же видел, хвосты поджимают и под копыта конские лезут, даже не тявкают.

– Это да, – задумчиво говорил Сыч, разглядывая мертвеца, – это да. Боятся его, а чего же не бояться, вон каков. Интересно, сколько он тут, дня три?

Волков мертвяков на своём веку повидал достаточно.

– Да нет. День, может два, не больше. Кровь ещё воняет, а не гниль.

– День-два? Значит, совсем немного не поспели мы, – размышлял Сыч, всё ещё разглядывая лачугу.

Он стал копаться в вещах монаха, рыскать по лачуге, заглядывать в углы.

– Ну, и на кого думаешь?

– На того же, на кого и вы, экселенц.

– На барона?

– На него, на него. Неплохо бы в замке у него посмотреть.

– Звал он меня. Как раз в тот день я его у кузнеца встретил, тогда я и сказал ему, что к монаху хочу поехать, что монах мне про зверя что-то сказать хотел.

– Вот, вот оно всё и складывается, – говорил Фриц Ламме. – Может, напишите ему, что согласны в гости наведаться. Напроситесь в гости, а я с вами поеду. Посмотрю, что там да как.

– Потом ты там разнюхивать будешь, а тебя заметят, так нас с тобой из этого замка живыми не выпустят, или как этого монаха, по кускам разнесут, раскидают по округе.

Сыч покосился на него.

– Или ты думаешь, что барон нас выпустит, если прознает, что мы к нему шпионить приехали?

– Да, – продолжал Сыч задумчиво, – не выпустит. Монаха, святого человека, и того порвал, а уж с ним церемониться и подавно не будет. Думаю, что и людишки его про это знают, не могут не знать, что он зверь. Ну, если мы, конечно, думаем на барона правильно.

– Может, епископу про то сказать? – предложил Волков.

– Это можно, но сказать нужно только, что думаем на него, а другого у нас ничего нет, кроме думок. Вот если бы человечишку его какого-нибудь из близких схватить. Вот это было бы дело. Да, заставить его говорить… Тогда и в Инквизицию можно было бы писать.

Это была хорошая мысль. Вот только как схватить человека, что входит в ближний круг барона? Задача.

Они погасили лампу, вышли из хибары, сели на склон холма. Стали говорить и думать. Любопытствующий Увалень рядом сел. Они говорили, пока из Эшбахта Максимилиан телегу не привёл. С телегой были четверо солдат для работы и брат Семион для ритуала. Максимилиан додумался съестного взять, умный был юноша. Пока Волков, Сыч и Увалень ели, Максимилиан делом руководил. Сыч пошёл в хибару помогать.