Семьи и одинокие старики предпочитали держаться в свете ламп, где люди подбадривали друг друга песнями и забавными историями. Иные же предпочитали укромные ниши, где если что и освещалось, то лишь карты и деньги, но не лица. Именно в такие ниши направлялись они с Джини, шаркая ногами по полу, чтобы не оступиться в ненадежном мраке. Они стремились к редкой возможности свободы. К возбужденному трепету после первого невидимого прикосновения.

Они находили нужное место по характерному запаху из смеси женской парфюмерии, мужского одеколона и похоти. Мисси была вся на нервах, ноги подкашивались. Перед походами сюда она всегда полностью опорожнялась, поскольку не могла доверять себе – только не в этом месте, где могло случиться все, что угодно.

Она никогда не знала, рядом ли Джини, потому что здесь никто не подавал голоса. Но она слышала дыхание и чувствовала движение, происходившее сзади, спереди и по бокам от нее. Никаких спичек, зажигалок или фонарей. Здесь царила тьма и соблюдалась анонимность. Для каждого из них это был маленький гадкий секрет, и никто не желал его раскрытия.

По поведению мужчин она сразу угадывала тех, кто уже бывал здесь ранее. Эти времени даром не теряли: огладив бедра и зад, сразу тянулись к груди. Джемперы задирались как можно выше, рты находили друг друга. В большинстве случаев от них несло алкоголем, но как-то раз, в одно из последних посещений, она уловила в мужском дыхании запах лука; и неожиданно ей это понравилось, поскольку сама она уже давно не пробовала свежий лук. И она продлила поцелуй, с наслаждением втягивая острый луковичный дух. После первых походов в бомбоубежище она взяла за правило не надевать панталоны, оставляя только чулки и пояс, что упрощало процесс. Одежду никогда не снимали полностью, только расстегивали, задирали и приспускали все, что требовалось. Стоило только чужой руке проскользнуть между ног, и пальцы оказывались внутри нее – смесь возбуждения и стыда, страха и отвращения, – а затем появлялось это влажное чувство, заставлявшее ее раздвинуть ноги, приподняться и сесть верхом на член незнакомца, чье желание обострялось постоянной близостью смерти. Она впивалась зубами в материю пиджака или мундира и не издавала ни звука, а когда все заканчивалось и партнер уходил, очищала себя надушенным носовым платком и гадала, кем был этот мужчина. Ничего удивительного, если он был солдатом или еще кем-то связанным с армией, ибо таковые составляли большинство, – получив увольнение, они прямиком направлялись в подобные места с конкретной целью. Куда больше ее занимала их предполагаемая внешность: был ли невидимый любовник красив собой, или уродлив, или так себе, ничего особенного? Может, это был мужчина, на которого она и не взглянула бы при дневном свете. А может, он вызвал бы у нее отвращение. В глубине души ей даже нравился последний вариант.

А теперь они с Джини больше не были подругами. Да и как они могли ими оставаться? В ту пору они просто не надеялись выжить и не думали о возможном разоблачении впоследствии. Черт, как же Мисси по ней соскучилась! Но Джини стала респектабельной и благопристойной особой. Вышла замуж за полицейского, родила ребенка. Так что теперь, завидев друг друга, они расходились по противоположным сторонам улицы. Или покидали паб. На худой конец, прятались в туалетах. Оно и к лучшему. Стыд остается стыдом, и никакими парфюмерными ухищрениями его не заглушить.

Фредди пошевелился. Она загасила сигарету и поднялась, чувствуя себя очень уставшей. Потом открыла банку консервированной ветчины и стала нарезать ее аккуратными толстыми квадратиками.