Остатки сока растеклись по деревянной поверхности и закапали в дорожную пыль.

***

Следующие несколько дней стали кошмаром. Повезло, что у отца за годы службы в церкви накопилось пусть немного, но вполне достаточно тех, кто разделял его религию, и они сделали практически все необходимое. Я заторможено смотрела, как приехала машина с красными крестами на боках, как отца на носилках, обколотого успокоительным, отнесли внутрь, и слушала речи людей, которых даже не помнила и вряд ли увижу снова, – оставаться здесь было нельзя.

К отцу тоже нельзя – по крайней мере, пока. Как я поняла из разговоров с врачом, он еще долго будет приходить в себя, а когда очнется – если очнется, – то, скорее всего, и не узнает меня вовсе.

“Да, вы имеете право его навещать. Через пару месяцев. Позвоните мне, я вам скажу точно”.

“Нет, вы не можете поехать с ним – у нас закрытая клиника, да и ваше присутствие будет только мешать”.

Уже через неделю приехал новый священник. Мне разрешили остаться еще на пару дней, но потом пришлось освобождать комнату для его семьи, которая вот-вот должна приехать, как только решится вопрос со школой для детей. Ночью я оставалась в главном помещении, рядом с алтарем, смотрела, как догорают свечи, слушала привычные голоса, которые здесь звучали особенно громко и требовательно. Иногда я будто впадала в транс – я снова становилась потоком света, абсолютным ничем и всем одновременно. Я окутывала всю планету, вылетала за границы Вселенной, пропитывала каждую живую клеточку новой энергией. Это больше не пугало. Это стало частью меня.

Когда начиналась утренняя служба, я брала велосипед и уезжала к горам, где проводила несколько часов. Возвращаясь, я либо сидела в кафе над чашкой ягодного чая с куском пирога, либо пробиралась в отцовскую библиотеку.

Я не знаю, чего искала, на что надеялась. В ушах стояли слова: “Жизнь и судьба улыбаются только тем, кто не предает себя, дочка”, и я все думала, в какой момент моя жизнь и судьба отвернулись от меня.

Пришел день отъезда. У меня не было планов, не было места, куда бы я отныне мечтала попасть, не было ни одного человека на свете, кого бы хотелось увидеть. Закинув рюкзак за плечи, я попрощалась с новым настоятелем церкви и пошла на автовокзал, рассчитывая сесть на первый попавшийся автобус. Не важно, куда он идет. Перееду поближе к клинике, чтобы навещать отца, если его вообще когда-нибудь разрешат навестить.

До следующего рейса оставалось целых три часа. Сидеть в душном помещении желания не было. Выйдя на улицу, я заметила главный шатер передвижной ярмарки и вдруг вспомнила ту старую цыганку с блестящими глазами и сухой костлявой рукой. Это все, конечно, бред – все эти гадания. Но моя жизнь в последнее время и так напоминает страшный сон, абсолютно больной. Так что вряд ли реальность способна стать еще хуже.

Через главные ворота, мимо толпящихся людей, поумеривших свой пыл, но все еще слетающихся сюда в надежде отсрочить возвращение в обыденную деревенскую жизнь. Меня не интересовали ни гудящий паровозик, ни тир с мишенями, ни даже бар, оформленный под салун времен Дикого Запада. Тем более хотелось держаться в стороне от главного шатра, где скоро начиналось очередное “шоу уродов”, собирающее самые большие очереди после того, как среди горожан прошел слух, что местный священник сошел с ума после их выступления. Я и сама поверила, что именно это адское представление стало последней каплей, так что не искать в этом всем потусторонний смысл становилось все сложнее.