Легкомыслие является дорогим удовольствием для государственного деятеля, и за это рано или поздно приходится платить. Действия, предпринимаемые под влиянием настроения в данный момент и не согласующиеся с общей стратегией, не могут продолжаться до бесконечности. Франция при Наполеоне III лишилась возможности влиять на внутреннее устройство Германии, что являлось основой французской политики со времен Ришелье. Но если Ришелье понимал, что слабая Центральная Европа является ключом к безопасности Франции, то политика Наполеона, стимулом для которой была жажды славы, была сосредоточена на периферии Европы, единственном месте, где можно было осуществить приобретения с минимальным риском. И когда центр тяжести европейской политики сместился в сторону Германии, Франция оказалась в одиночестве.

Зловещее событие произошло в 1864 году. Впервые со времен Венского конгресса Австрия и Пруссия совместно нарушили покой Центральной Европы, начав войну за германское дело против негерманского государства. Непосредственным поводом стало будущее расположенных вдоль Эльбы герцогств Шлезвиг и Голштиния, династически связанных с датской короной и одновременно являвшихся членами Германской конфедерации. Смерть датского правителя повлекла за собой столь запутанное сочетание политических, династических и национальных проблем, что Пальмерстон был вынужден язвительно заметить: только трое могут разобраться в этом: один уже мертв, второй находится в сумасшедшем доме, а он сам и есть этот третий, но он забыл, в чем тут дело.

Суть спора была гораздо менее важна, чем сам факт коалиции двух основных германских государств, объявивших войну крохотной Дании с тем, чтобы освободить две исконные германские территории, связанные с датской короной. Оказалось, что в конечном счете Германия способна на наступательные действия, и что в случае если механизм конфедерации окажется чересчур неповоротливым, то обе германские сверхдержавы могут просто ее проигнорировать.

Согласно традициям венской системы, в подобном случае великие державы должны были бы созвать конгресс, чтобы восстановить status-quo ante, соответствие ранее существовавшему положению. Но Европа была в смятении, в первую очередь вследствие действий французского императора. Россия не была готова выступить против двух стран, самоустранившихся, когда она подавляла польское восстание. Великобритания испытывала беспокойство в связи с нападением на Данию, но для вмешательства ей требовалось наличие союзника на континенте, а Франция, единственный подходящий партнер, внушала мало доверия.

История, идеология и принцип raison d’etat должны были предостеречь Наполеона III, что события вскоре станут развиваться по своей собственной воле. И все же он метался между следованием принципам традиционной внешней политики Франции, заключавшимся в том, что Германия должна оставаться разделенной, и поддержкой принципа национального определения, вдохновлявшего его в молодости. Французский министр иностранных дел Друэн-де-Люис писал французскому послу в Лондоне Латуру д’Оверню:

«С одной стороны, перед нами права страны, которой мы долгое время сочувствуем, а с другой, мы видим чаяния германского населения, которые мы в равной степени должны принимать во внимание, в этой ситуации мы вынуждены действовать с большей степенью осмотрительности, чем это делает Англия»[137].

Ответственность государственного деятеля состоит, однако, в том, чтобы разрешать сложные ситуации, а не делать какие-то предположения. Для руководителей, неспособных избрать одну из альтернатив, осмотрительность становится неким оправданием бездействия. Наполеон III убедил себя в мудрости бездействия, предоставив Пруссии и Австрии возможность решать будущее герцогств на Эльбе. Те же отторгли Шлезвиг и Голштинию от Дании и совместно оккупировали оба герцогства, в то время как остальная Европа пребывала в положении наблюдателя – решение, которое было бы немыслимо во времена действия системы Меттерниха. Кошмар Франции в связи с германским единством приближался, это было тем, от чего Наполеон III пытался уклониться в течение десятилетия.