Вся Европа, бесспорно, находила как нечто странное огромные просторы и упорство России. Все страны Европы пытались добиваться величия путем угроз и ответов на угрозы. Но Россия, казалось, движется вперед, повинуясь собственному ритму, сдерживаемому лишь превосходящими силами, как правило, посредством войны. В целом ряде многочисленных кризисов представлялось, что России зачастую вполне доступно разумное урегулирование, и результаты его были намного лучше получаемого на самом деле. И все же Россия всегда предпочитала риск поражения компромиссу. Это проявилось во время Крымской войны 1854 года, Балканских войн 1875–1878 годов, а также накануне русско-японской войны 1904–1905 годов.

Одним из объяснений подобной тенденции является тот факт, что Россия частью принадлежит Европе, частью Азии. На Западе Россия выступала составной частью «Европейского концерта» и участвовала в сложных правилах игры по сохранению баланса сил. Но даже в рамках этой организации русские руководители обычно с раздражением относились к призывам поддерживать равновесие и были склонны прибегнуть к войне, если их требования не удовлетворялись. К примеру, в преддверии Крымской войны 1854 года, во время Балканских войн и вновь уже в 1885 году, когда Россия чуть не вступила в войну с Болгарией. В Средней Азии Россия имела дело со слабыми ханствами, где принцип баланса сил был неприменим, а в Сибири – пока не натолкнулась на Японию – она имела полную возможность продвигаться в значительной степени точно так же, как Америка через слабозаселенный континент.

На европейских форумах Россия обычно прислушивалась к аргументам в пользу сохранения баланса сил, но не всегда следовала основополагающим принципам. В то время как европейские страны всегда утверждали, что судьбу Турции и Балкан должен решать лишь «Европейский концерт», Россия, со своей стороны, неизменно стремилась решать эти вопросы односторонне и с применением силы. Это видно по Адрианопольскому договору 1829 года, Ункяр-Искелесийскому договору 1833 года, конфликту с Турцией 1853 года, а также по Балканским войнам 1875–1878 и 1885 годов. Россия предполагала, что Европа будет реагировать по-иному, и чувствовала себя оскорбленной, когда этого не происходило. Та же проблема повторилась после Второй мировой войны, когда западные союзники утверждали, что судьба Восточной Европы касается Европы в целом, а Сталин настаивал на том, что Восточная Европа, и особенно Польша, находится в пределах советской сферы влияния и в силу этого ее будущее должно решаться, не обращая внимания на западные демократии. И, как его предшественники-цари, Сталин действовал в одностороннем порядке. Однако неизбежно создавалась какая-то коалиция западных сил для оказания противодействия военным выпадам России и развала того, что было навязано Россией ее соседям. В период после Второй мировой войны понадобилось целое поколение, чтобы вновь утвердилась подобная историческая модель.

Россия на марше редко испытывала понимание предела. Когда ей препятствовали, она таила обиду и выжидала удобный момент для реванша: Великобритании – в течение большей части XIX века, Австрии – после Крымской войны, Германии – после Берлинского конгресса и Соединенным Штатам во время холодной войны. Остается дождаться того, как новая постсоветская Россия будет реагировать на крах своей исторической империи и вовлеченных в ее орбиту сателлитов, когда полностью пройдет шок после распада.

В Азии чувство миссионерства у России в еще меньшей степени сдерживалось политическими или географическими препятствиями. В течение всего XVIII века и значительной части XIX Россия оказывалась одна на Дальнем Востоке. Она была первой европейской страной, вступившей в контакт с Японией, и первой, кто заключил договор с Китаем. Эта экспансия, осуществлявшаяся незначительными силами поселенцев и военных искателей приключений, конфликтов с европейскими державами не вызвала. Спорадические русские столкновения с Китаем не представлялись какими-то значительными. За содействие России в борьбе против воевавших между собой племен Китай передавал под русское управление значительные территории как в XVIII, так и в XIX веке, дав повод для ряда «неравноправных договоров», которые с тех пор осуждало каждое из китайских правительств, особенно коммунистическое.