– Скорей, скорей! – торопил Садек, помогая Виткевичу одеваться. – Скорей вставай, караван пришел, у ворот стал, до утра стоять будет, ух, как интересно!

Глаза мальчика горели, и даже под коричневым загаром было видно, как у него на скулах выступили красные пятна.

Виткевич любил смотреть на караваны, которые проходили мимо Орска. Ни разу еще караван не останавливался кочевьем около крепости: все торговцы бухарские проходили мимо Орска, направляясь прямо к Оренбургу, в караван-сарай. Однажды около крепости стали несколько погонщиков с пятью верблюдами из-за того, что основной караван прошел, а у них проводника, знавшего кратчайший путь к Оренбургу, не было. Ночью погонщики идти не решились и поэтому остались около крепости. Но тогда Иван не знал ни одного киргизского или таджикского слова. Да и Ласточкин не сводил с него глаз.

Сейчас, после того как Садек полгода прожил с ним под одной крышей, Иван выучил немало персидских слов. С Садеком он разговаривал только по-персидски и после двух месяцев, к величайшему изумлению и радости мальчика, стал разговаривать бойко, с хорошим выговором.

Как-то зимой Садек захворал, Иван делал ему компрессы, растирал ребра салом, а по вечерам рассказывал сказки. По-персидски они звучали так же хорошо, как и по-русски. Выздоровев, Садек присочинил к этим сказкам что-то свое и принялся рассказывать их киргизам, жившим в крепости. С тех пор о Садеке пошла молва как о великом сказителе, который хотя и молод годами, но мудр разумом.

Поэтому сегодня ночью, когда караван стал кочевьем около крепостных ворот, киргизы пришли за Садеком, чтобы познакомить мальчика-сказителя с купцами и погонщиками, прибывшими из Бухары. А Садек, желая отблагодарить Ивана за все то, что он для него сделал, потащил его с собой.

Так вот оно какое, кочевье!

Верблюды, костры, быстрый гортанный говор погонщиков, ночь, высокое небо и низкие звезды, тишина и в то же время гомон.

В кочевье, хотя погонщики только что расставили палатки, уже установился особенный, ни с чем не сравнимый запах: дыма, острого сыра и сухой полыни.

Старик, к которому Садек подвел Виткевича, взял руку Ивана двумя руками и крепко пожал ее.

– Спасибо тебе за мальчика, – сказал он, – за нашего мальчика.

– Полно вам, – ответил Иван, но улыбнулся, сразу же сообразив, что старик ничего по-русски не смыслит. Повторил по-персидски. – Не стоит благодарности.

– А это уж я знаю лучше, чем ты, стоит или не стоит…

Иван засмеялся. Старик растерянно посмотрел на Садека: «Как можно смеяться над словами собеседника? Да еще старшего по возрасту?» Садек покраснел, и, словно извиняясь, сказал Ивану:

– У нас нельзя смеяться над словами того, с кем ведешь беседу. И потом, он старик – значит, он мудр…

Уже много лет спустя Иван вспоминал, что этот урок был для него очень важным, если не самым важным в жизни.

– Прости меня, – сказал Иван, – и большое тебе спасибо за твою благодарность. Но я не мог иначе поступить, ведь я человек.

– Ты пока еще не человек. Ты ребенок, ты немного старше Садека, а детям подчас свойственна жестокость. И это хорошо, потому что будущее мальчика – это будущее воина.

– Я не хочу быть воином.

Старик недоверчиво усмехнулся.

– Можно не хотеть ночи, дождя или снега. А вот не хотеть быть воином…

– Я не хочу быть воином, – упрямо повторил Иван.

– Чего же ты хочешь? Может быть, ты хочешь стать Хаямом? Или Ибн Синой?

– Я не знаю, кто это.

Старик покачал головой.

– В этом лучше не признаваться. Так чего же ты хочешь?

– Я хочу много знать и еще больше видеть.