– Пойдём, угощу тебя чаем, – сказала Вероника. – А там всё будет хорошо. Точно.

И хотя от неё веяло спокойствием и мягкостью, как от подушки перед сном, и хотя мне хотелось поверить ей и расслабиться, я высвободила локоть.

– Я должна видеть сама, что там нет ловушки!

– Ловушки?! – донеслось изумлённое мне в спину. И чуть погодя: – Молодой человек, зачем вам копьё? Крутая штука, прям как из кино… И костюм у вас… Вы актёр? Нет? Хотите чаю?

Я догнала ребят и, подхватив свисающую с носилок кисть Эдэра, сжала её, продолжая идти в ногу со всеми. Я не знала, слышал ли он меня и было ли ему до меня дело, но я говорила, пытаясь повторить Вероникины интонации:

– Всё будет хорошо.

Она оказалась права. Михаил погнал меня сразу же, но я упрямо стояла у входа и наблюдала за всем, что он делал с Эдэром в узком помещении, изнутри весьма похожем на то место, где надо мной измывались жрецы. Отсюда я точно не уйду, тем более, что бьющегося в судорогах Эдэра бородач пристегнул тонкими железными оковами к кровати. Я бросилась было на помощь, но Михаил рявкнул на меня:

– Вон отсюда, если не хочешь хоронить его сегодня же!

Я отступила, но не ушла. За мной взволнованно толклись парни. Иван шепнул мне на ухо:

– Он с-супер врач. Успокойся. Если н-надо будет помочь, он с-скажет.

Бородач крутился, как заведённый, не позволяя себе отвлечься ни на секунду. Иголки, трубки, непонятные приборы… от всего этого у меня закружилась голова. Я прислонилась к притолоке. Как же медленно тянулось время!

Наконец, Михаил разрешил мне подойти к Эдэру, и сам остался, чтобы следить за цветными значками и линиями на гибком экране.

Я взяла гиганта за руку. Мне всё казалось, что его грудь не поднимается, но, слава духам, он дышал. Скоро его дыхание стало мерным, как у спящего, и лицо чуть порозовело. Михаил взглянул на монитор ещё раз, осторожно приложил к груди гиганта какое-то приспособление и с облегчением вытер со лба вновь проступившие капли пота.

– Пусть спит столько, сколько потребуется. Не буди.

Иван просунул голову в дверной проём.

– Н-ну как, дядь Миш?

– Жить будет. Пошли, Ванька, поговорим, – строго сказал бородач, в очередной раз кинув подозрительный взгляд на Тима и стражника.

Иван шмыгнул носом, словно пацан, которого вот-вот высекут за провинность. И куда только делся вид спасателя всех народов, который был у него при полёте? Я проследила, как Иван потащился за старшим в другую комнату, подтягивая на ходу обвисшие штанины комбинезона. И снова подивилась, как такого могли принять в жрецы. Собственно, те кто его брал, уже точно жалели об этом.

Иван дверь так и не закрыл, оставляя путь к отступлению на случай, если розги всё-таки пойдут в ход.

– Ванька, откуда ты приволок этих?

– Из Аномалии…

– Что за бред? Там никто не живёт! Сам знаешь, почему.

– А вот ты не прав. Это с-секретный проект в-военной корпорации.

– Ты тоже обкурился, что ли?!

– Вот, смотри, – обиженно ответил Иван, и за стеной воцарилась пауза.

Они скоро зашептались и прикрыли дверь. Было очень любопытно, о чём они говорят. Я встала, подбираясь поближе и кляня свои глухие уши, но подслушать мне всё равно не удалось. В дверь осторожно, как воры, вошли Тим и Грэг.

– Как он?

– Спит.

Тим шёпотом сообщил, что они отправятся на разведку и выведают, что тут и где. Я набросила на свёрнутые на спине щупальца мутанта чью-то выцветшую курку, сорвав её с крюка у двери.

Парни ушли, и я осталась одна. Стоило мне примоститься на табуретке с блестящими стальными ножками и обхватить колени, как резкое чувство одиночества накрыло меня с головой. Обводя взглядом комнату, я пыталась справиться с собой и этой грустью, граничащей с отчаяньем. Светло-голубые стены проглядывали из-под стеллажей, уставленных приборами, трубками, флаконами, тюбиками, стеклянными колбами в подставках, прозрачными ёмкостями – пустыми или заполненными разноцветными жидкостями. Везде пластик, сплошной пластик… Присмотрелась к полке напротив – показалось, что я встречала похожие штуковины на верхних этажах нашей высотки. А, может, мне просто хотелось увидеть хоть что-то знакомое. Или эти люди продолжали пользоваться тем, что для нас утратило всякий смысл?