– Слушаю, ваше высокоблагородие, – гаркнул Толстой с таким служебным рвением, что Крузенштерн поморщился. – Надлежит ли мне поставить в известность господина посланника?

– Как раз не надлежит…

Попрощавшись с Толстым, Крузенштерн с облегчением погрузился в изучение Атласа Южных морей, где не было глупостей.

С этого самого дня на палубе "Надежды" закипели воинские учения, в которых принуждены были участвовать все свободные от несения службы нижние чины и, по желанию, молодые офицеры. Вооружив людей деревянными ружьями, саблями и эспантонами, Толстой показывал им приемы нападения и защиты штыком и прикладом, саблей против ружья, ружьем против сабли, саблей против алебарды и т. п. Уроки проводились со столь натуральной свирепостью, что очень скоро на "Надежде" не осталось почти ни одного человека, который бы не хромал и не охал при ходьбе. В очередной раз обезоруженный и сбитый с ног совсем не дружеской подножкой Ромберг не выдержал и взмолился:

– Нельзя ли полегче, Фёдор, ведь я тебе не враг!

– А это ты скажешь людоеду, как он станет тебя нанизывать на вертел! – отвечал Толстой, подавая приятелю руку.

После парных занятий ученики разбивались на три отделения, вооруженные большими мушкетонами, малыми мушкетонами, пистолетами и пиками, и отрабатывали абордаж. что было не намного лучшего настоящего сражения и уж гораздо беспокойней стрелецких занятий графа.

Толстой уже собирался раздать боевые патроны, чтобы воины не привыкали к условной безопасности, но на счастье разразился шторм.

Журнал путешественника

Более всех тягот мореходства – голода, жажды, холода, жара, пиратов и антропофагов – боялся я морской болезни. Столь много и разноречиво было говорено об этом смехотворном недуге, что я, уповательно, предпочел бы пасть жертвою цинги.

– Пустые предрассудки, – уверяли меня одни. – После первого же волнения обретете вы морские ноги и будете столь же мало обращать внимания на качку, как на трясение при езде из Петербурга в Торжок.

– Напротив, – возражали другие. – Морская болезнь есть явление непобедимое, а страдания от неё делаются столь несносны, что иные морские офицеры по выпуске из корпуса принуждены были оставить службу. Даже опытные мореходцы после долгого пребывания на суше утрачивают свои "морские ноги" и приучиваются наново.

Одни советчики при начале качки рекомендовали как можно более курить, другие – воздерживаться от табаку. Одни советовали бороться с тошнотою ромом, другие – чаем. "Не следует терпеть качку натощак, – говорили мне. – Надобно пересилить дурноту и проглотить хотя горсточку каши". Или: "Пустому желудку нечего будет извергать, и тошнота пройдет сама собою". Выходило, сколько людей, столько и средств. Тревога моя развивалась в неподвижную идею.

Мы уже миновали Копенгаген. Плаванье оказалось тесной тюрьмою, где изо дня в день одинакие лица, одинакие занятия, одинакие заботы. Вернее сказать – единая забота: какой нынче ветер, барометр, градус Реомюра. Право, если бы наш корабль вкопали в землю, впечатлений не убавилось бы. В любую сторону всё пусто, все одноцветно и плоско.

Как-то под вечер, часу в осьмом, в каюту мою ворвался граф Толстой. Я по обыкновению дремал.

– Reveillez vous, господин живописец, увидите такое, чего не видывали в своем Весьегонске! (Отчего-то он вообразил, что я происхожу из Весьегонска, и непрестанно трунил меня этим.)

– Оставьте, Толстой, – отбивался я. – Я не одет и не пил даже кофея.

Граф не отставал, и под угрозою быть облитым водой я принужден был подняться на палубу.