В этом пассаже прекрасно решительно всё: и псковские провокаторы, и священник Емельянов с его сетевым маркетингом, и заботливость лифляндского дворянства. А самое прекрасное, что все эти прибалтийские дела помещены в раздел «Возмущение казённых крестьян». Казённых! О которых усилили заботу лифляндские дворяне…

После здоровенного куска про Прибалтику как-то мельком в отчёте специальной службы на имя императора упоминается скороговоркой всякая суетливая повседневная мелочь: «Для усмирения… в Казанской и Вятской губерниях… употреблено было огнестрельное оружие… поселяне Московской приведены в повиновение строгим наказанием»…

Что на Кавказе в 1842 году, согласно отчёту, творится? В сравнении с ужасами прибалтийского бунта, усмирённого благотворительностью немцев и восстанием под Москвой, где пришлось применять строгое армейское наказание? В сравнении с беспределом Иринарха на Кавказе был истинный парадиз: «Известия из Тифлиса доказывают, как признательны жители Кавказа за те попечения, которые правительство принимает об их благосостоянии». Эта фраза могла бы стать эпиграфом к любому современному отчёту и украшать затейливой вязью герб города Москвы.

Правда, в 1842 году горцы несколько раз били русские войска, но в отчёте это всё называется «переменным успехом и неудачей». Ах, ваше величество, ничего страшного! Никакого, никакого сравнения Кавказ не выдерживает с кашей, которую замутил Преосвященный Иринарх в Риге! Под Москвой запарывают крестьян-бунтовщиков, под Казанью расстреливают татар и русских. Но главная беда, по мнению главы III Отделения, творилась в Прибалтике, где латыши с эстонцами стали хуже работать и принимать православие. Форменный апокалипсис, русскими себя называют!

Начитавшись таких отчётов, Николай Павлович задумался. И удивительно быстро понял, что дело здесь нечисто, что его немецкое окружение как-то уж совсем за дурачка его содержит. Министр внутренних дел Строганов после разговора с императором принципиально меняет своё мнение. Иринарх невиновен! Синод славит чуть было не ставшего мучеником Иринарха. Генерал-губернатора Палена отзывают из Прибалтики и кидают в болото Государственного совета. Иринарха повышают до полноценного епископа Вологды и Устюга. Бенкендорф помирает на пароходе по дороге на родину, в Эстонию.

По давней традиции кто-то (это на пароходе-то, оказывается, есть «кто-то неизвестный») грабит тело шефа корпуса жандармов и главного гэбиста дочиста. Пропадают бумаги, ценности кое-какие. Часть бумаг потом всплывёт в Германии и Австрии. А ценности нет, не всплывут. Смертельно раненного Милорадовича тоже ограбили, когда он в бреду агонии лежал в гвардейских казармах. Чьи-то проворные руки поснимали с павшего за государя генерал-губернатора перстни-кольца, вынули часы. Тоже кто-то. Даже искать этого кого-то не стали. Неудобно. Ведь казармы гвардейские, тут чужие не ходят, чего искать?!

К 1848 году более ста тысяч латышей и эстонцев стали православными русскими, не зная русского языка. И эти сто тысяч стали ждать, когда настанет счастье. Где же оно? ау! ау! Счастье где-то задерживалось, власти пребывали в растерянности. Противиться переходу в православие стало так же опасно, как и содействовать ему. Сложился известный русский оригинальный букет из мозгового паралича властей и гула собирающейся под сладкий колокольный перезвон златоглавых церквей толпы с кольями, вилами и прочим инструментарием.

Обстановка усугублялась тем, что, по-российски размашисто записав в православные сто тысяч с лишним человек, правительство как-то не очень собиралось отменять привилегии немцев-лютеран. Православным было запрещено заниматься торговлей с соседними краями, православным было запрещено заниматься каким-то ремеслом в городах, православные дворяне не имели права голоса в дворянских собраниях прибалтийских губерний. Такие вот порядки установили русские, захватив беззащитную Прибалтику при Петре I и его преемницах. Типичный империализм в российском исполнении. Положить солдат, взять край на штык, потом засыпать этот край милостями – такими, о каких под Волоколамском и не слышали, – потом вбухать несколько десятков миллионов в развитие захваченного края, влезть во все краевые местные дрязги, пометаться между сторонами, всех попробовать помирить, на всех обидеться, выпороть случайных, наконец застыть в торжественном непонимании и дождаться окончательного бунта, чтобы потом снова брать край на штык.