– Не сказал, но был в ярости. Два часа назад умерла его жена.

– Ни фига себе! – буркнул Эрик, слышавший диалог, так как Камилла включила громкую связь.

Он даже сполз по сиденью, заглушив двигатель, подпер челюсть кулаком, периодически качая головой то ли в знак сожаления, то ли осуждения. Да и Кама впервые ощутила, где у нее находится сердце, забилось оно как-то истерично.

– Умерла?! – повторила она жуткое слово, казавшееся ей чужим, отголоском страшных небывальщин, но никак не прозаическим и распространенным явлением, ведь умирают каждый день. – А чего это она умерла?

– У Алисы было сердечное заболевание, – отчеканила холодно Ольга. – Павел ее дома держал, не разрешал даже за хлебом выйти, чтобы дотянуть до операции без эксцессов. Всего две недели осталось…

– А… а… а я при чем?

– И мне интересно, при чем здесь ты? – рявкнула в ответ Ольга. – Алиса только что умерла, а он почему-то звонит мне и не просто интересуется, где тебя найти, а требует, при этом злой, как не знаю кто. Что ты натворила?

– Да ничего такого…

– Не ври! Ты его охмуряла, потом у меня выуживала адрес, осторожненько так… зачем? Зачем тебе нужен был его адрес?

– Да я всего-то хотела отвезти ему… книгу! – еле нашлась потерявшаяся Кама. – По экономике в его сфере…

– Если смерть Алисы на твоей совести, я тебя знать не желаю!

– Подожди! Ты дала ему мой адрес?..

Ольга отключилась. Напуганная Кама набрала ее – та не взяла трубку, значит, дело серьезнее, чем подумалось в первый момент. Из ступора ее вывел Эрик, поворачивая ключ зажигания, он буркнул, правда, беззлобно, но слово само по себе было емкое:

– Допрыгалась?

– Я же не знала! – огрызнулась Камилла.

Глядя на озлобленную физию жены, Евгений Богданович расстегнул пуговицу пиджака и сунул руки в карманы брюк, соображая, что конкретно она могла пронюхать. За семнадцать лет он устал от нее, как не устают даже батраки на поденных работах, и если бы ему удалось поймать золотую рыбку, ей не нужно было бы исполнять три желания, достаточно было бы одного: закинуть Тоньку в сундук, запечатать печатями и опустить в глубины океана, где даже микроорганизмы не живут. Опротивела она ему давно, а когда-то Антонина была пусть не раскрасавицей, но смазливой кнопкой с аппетитными формами, подвижной, задорной хохотушкой, заряжающей всех положительным зарядом.

Теперь она – ни то ни се. Тумба, под завязку набитая целлюлитом, без чувств и задора, так ведь разожралась, забронзовела и огрубела в чиновничьем кресле. Храпит по ночам, как солдафон после выпитого литра самогона, зловредная стала, хотя земные блага валяются у ее коротеньких ног, как и десятки лизоблюдов. Чего ж еще ей надо?

– Не понял твоего намека, – наконец вымолвил он, догадываясь, что сцены не избежать, и принимая оборонительную позицию.

– Сегодня я встретилась с одной лахудрой, – цедила Антонина сквозь зубы, почти не разжимая губ. – А вчера она позвонила мне на мобильник и предложила купить у нее занимательную информацию, назвала цену. Не догадываешься, кто стал предметом купли-продажи?

Евгений Богданович подумал, у нее не просто челюстной зажим, может, эту карикатуру на женщину укусила бешеная оса, проснувшаяся после зимней спячки? Вот если бы она была ядовитая, как пяток кобр, он роскошно похоронил бы Тоньку – с почестями и военным караулом, чтобы из гроба не сбежала…

– Я, что ли? – с безразличием спросил он.

Жестом императрицы она швырнула мужу под ноги фотки, те рассыпались, да так удачно – ни одна не перевернулась, будто специально легли вверх голыми телами в бесстыдных позах. Евгений Богданович не поднял ни одного снимка, а лениво лавировал среди них, разглядывая каждый в отдельности. Лишь в первый миг его окатило кипятком, минуту спустя ядовитые слова Тоньки уже не задевали его, в конце концов, когда-то нечто подобное должно было произойти.