Коллектив авторов Дежавю. Антология читать онлайн страница 16

Утром увидала его тюбетейку, лежавшую на полу. Поднялась с кровати, подошла, подняла ее и неожиданно для себя уткнулась лицом в родной его запах. Ведь сколько ж лет, перечитывая Бунинскую «Русю», волновалась она, читая концовку рассказа, когда влюбленная девушка говорила: «А я так люблю тебя теперь, что мне ничего милее даже вот этого запаха твоего картуза, запаха твоей головы…» Множество раз перефразировала она последнюю латинскую фразу рассказа, на русском звучавшую: «Возлюбленный мною, как никакой другой возлюблен не будет».

…Ничего не понимавший Вернер только качал головой и говорил, что его чувствительной жене вредно читать русскую литературу.

Виталий АМУРСКИЙ / Париж /

Родился в Москве в 1944 году. Профессиональный журналист и литератор. Живет во Франции с 1973 года, более четверти века проработал в русской редакции Международного французского радио. Автор десяти книг и многочисленных публикаций в периодике, а также журналах и альманахах, как за рубежом, так и в России.

«Не о безумной Северной Корее…»

Не о безумной Северной Корее
И не о том, как Сирия горит, —
О чем-нибудь совсем другом, скорее,
Хотел бы я сейчас поговорить.
Допустим, о парижском листопаде,
О смоге, что над городом навис,
О старике, что просит Христа ради
У приоткрытой двери в Сен-Сюльпис.
О том, как сердцем слившись с гулким храмом,
Там можно без труда забыть про то,
Что есть Москва с ее курбан-байрамом,
А на Донбассе зона АТО…
Но проходя по улицам знакомым,
Где вроде бы привычно все глазам,
Я чувствую, как прочно с веком скован, —
С тем самым, что, увы, непрочен сам.

«Когда дверь в чьей-то хате вышиблена…»

Борису Клименко

Когда дверь в чьей-то хате вышиблена
И шатается в ней сквозняк,
Горек вид занавесок с вышивками,
Что колышутся на гвоздях.
Нет порою в жизни отдушин,
А душа в сплошных синяках, —
Только все это, Боря, одюжим,
Ибо иначе нам никак.
И у киевского Владимира
Нас одарит покоем та, —
Дорогая мне, а тебе – родимая, —
Приднепровская красота.

Памяти Германа Плисецкого

1. Трубная площадь

Восточными словами, как урюком,
Подслащивал поэт свой пресный быт,
А проходя по Трубной, слышал – в люках
Река Неглинка, спрятавшись, бурлит.
И сквозь чугун в оставленные щели,
Казалось, шепчет темная вода
О дне, когда прощавшихся с Кащеем,
Здесь поджидала страшная беда.
Над городом печаль в гудках басила,
Летя от стен Кремля на Колыму…
Но девочкою лет шести Россия
Надолго в память врезалась ему.
Слепая и губительная сила,
Что двигалась от Сретенских ворот,
Ее водоворотом уносила, —
Водоворотом, звавшимся – народ.
В Колонном зале, в пальцах комкав шапки
И не стесняясь набегавших слез,
У пьедестала с гробом шагом шатким
Свою беду и боль поток тот нес.
Слиянием мистерии и яви
В прикрытых крепом люстрах свет не гас,
Но даже если розы там не вяли,
То стража их меняла каждый час.
А с Трубной кровь уже смывали чью-то,
Следы беды сметали поскорей,
И мартовские ветры дули люто
Меж траурных столичных фонарей.

2. На полях книги «От Омара Хайяма до Экклезиаста»

Не глазами, но сердцем
Строк касаюсь печальных —
Тех, что Герман Плисецкий
Не сумел напечатать.
Ах, стихи из архива
Среди записей личных —
Будто ветер охрипший
В подворотнях столичных
Лет простуженных, серых
От печалей и пыли,
Где по-своему все мы
Гнетом мечены были.
Сколько душ там сломалось,
Что казались – из стали!
Но остались слова ведь,
Пусть в тени, но остались.

Кунцевская ель, Или как однажды с друзьями я побывал у «второй дачи» Сталина

Гнездо диктатора в Кунцево.
Притихшие разговоры.
Кусочек империи куцый
За темным глухим забором.
Хозяин давно сменился
И кто там сейчас – бог ведает.