– У нее муть сплошная, – морщится Воскобойников. – Не знаю, в каком помойном ведре она берет свои протухшие факты, – с усмешкой бросает он и, кивнув на прощание девчонкам, усаживает меня в машину.

– В аэропорт, – заявляет он водителю, и машина срывается с места.

Сказать, что я обескуражена, ничего не сказать. Хочется пнуть этого непробиваемого человека и объяснить ему самые простые истины.

«О чем ты, Шакира? – хмыкает внутренний голос с интонацией Малики, – этот хмырь бросил тебя и даже не удосужился об этом прямо сказать. Просто отбыл в туман как последний шакал! А став великим и знаменитым, вообще перестал считаться с простыми людьми. Расслабься! Все лучше, чем в подвале у Пирогова».

Мне хочется позвонить Малике или хотя бы написать. Но не в четыре же утра! Я просто закрываю глаза и поудобнее устраиваюсь на Лехином плече. Он обнимает меня здоровой рукой и нежно целует в макушечку.

«Артист, твою мать!» – проносится в голове, прежде чем я проваливаюсь в неглубокую дрему.

– Поспи, Кирюшенька, – шепчет, войдя в роль, Воскобойников.

А в аэропорту нас уже ждет целая делегация. Лом со Светкой, трехголовая гидра с мамашей, еще какие-то люди и Пирогов со своей Лизой.

В бизнес-классе, куда мы торжественно вплываем, уже накрыт маленький фуршет. Официант по немому приказу Лома открывает шампанское. И Леха, подняв бокал, снова изумляет меня. Он говорит коротко и емко. И вся речь его сводится к тому, что ему судьба даровала великое счастье получить согласие на предложение руки и сердца. Воскобойников откровенно рассказывает всем имеющим уши, как любит меня одну всю свою никчемную жизнь. И вообще не понимает, как такая чудесная девушка, как Шакира Мансурова, могла полюбить такого недоумка, как Леха Воскобойников.

– Мы рады, что вы вместе, – задушевно кивает НКВД в полном составе. И отведя меня в сторону, мадам Воскобойникова просит присматривать за Лешенькой. Варить ему каждый день свежий супчик и по возможности отучить от фастфуда.

– Конечно, Нина Вадимовна, – киваю как болванчик. И тут же сообщаю радостно. – Попрошу маму передать нам закрутки. Лешенька обожает ее соленые помидоры.

– Кира, – улыбаясь, шипит она. – Ему нельзя ничего соленого или кислого. Желудок больной. Посадил на съемках.

– Хорошо-хорошо, – заверяю я будущую свекровь и краем глаза наблюдаю, как к нам медленно, но верно с одной стороны приближается Леша, а с другой – Пирогов.

– Я хотел бы извиниться, – сдержанно заявляет он. – Меня ввели в заблуждение. Алексей, Кира, вы такая красивая пара, что я ни на минуту не сомневаюсь в ваших чувствах…

Мне кажется, что от высокопарных речей у меня сейчас начнется сыпь по всему телу.

– Нас распишут сразу в самолете? – лениво осведомляюсь я, когда после столь раннего завтрака мы едем по аэродрому на персональном авто.

– Не ерничай, Кира, – вздыхает Леша. – Завтра – в одном из Московских ЗАГСов, а затем мы с тобой улетим на Мальдивы.

– Отличный план, – начинаю я закипать от возмущения. – А моих родителей ты позвать не додумался.

– Ромка звонил им. Но твой папа сказал, что в это время привык спать…

– Ну и правильно сделал, – вздыхаю я, стараясь осознать простой и непреложный факт, что пока мы с Лехой изображали из себя кроликов, Лом занимался организацией прощального фуршета. И я прекрасно понимаю своего папу. Какого лешего тянуться в аэропорт по первому звонку малознакомого человека? Тем более что и сам брак далек от идеала и за версту смердит договорняком.

В самолете под аплодисменты пассажиров и экипажа нам опять наливают шампанское. Поэтому, ввалившись в Лехину спальню, я без чувств падаю на кровать и сплю почти до обеда.