Так эпигенетика позволила научно объяснить природу нейропластичности. Она показала, что общение нервных клеток друг с другом и взаимное общение частей нашего ума непрерывно производит серию активаций и деактиваций генов в нейронах. В результате генетических сигналов внутри нервных клеток происходят изменения: они перестраиваются и объединяются друг с другом в новые нейросети. Трансформируется сама информационная структура нервной системы. В итоге это и меняет наши взгляды, потребности, желания, привычки, саму нашу личность.

То, какова наша личность, не может быть задумано природой и спланировано заранее. Невозможно предугадать все и запрограммировать это в наших генах. Она бы не смогла оставить нам столь большое наследство, а мы были бы просто не в состоянии унести такой вес на своих плечах.

Мы, таким образом, есть продукт внешнего мира и своих собственных решений в той же мере, что и генов. Мы есть творение уникальных ситуаций, в которых оказываемся, и того, как мы себя в них ведем.

Лавина данных из нейробиологии и генетики позволила современной науке понять три важнейшие вещи, которые еще недавно встречались ученым миром в штыки.

Во-первых, познание представляет собой универсальное свойство любого живого организма – без каких-либо исключений и изъятий. Даже наиболее примитивные бактерии с помощью механизма хеморецепции собирают сведения об окружающей среде на предмет содержащихся в ней вредных или полезных веществ. На основе этой информации они стараются избегать первых и двигаются по направлению ко вторым.

Во-вторых, обучение во всем многообразии его форм есть столь же универсальное свойство жизни, как и познание. Сегодня мы знаем, что даже одноклеточные существа являются обучаемыми. Лишенные нервной системы, некоторые из них тем не менее обладают развитой нервной деятельностью, как бы парадоксально это ни звучало.

Любимым примером ученых является одноклеточный слизевик physarum polycephalum, поведение которого в последние десятилетия было исследовано вдоль и поперек^>12. В серии экспериментов было показано, что этот амебоподобный организм запоминает местоположение еды в пространстве, запоминает различные временные интервалы и даже способен исполнять некоторые обязанности железнодорожного инженера^>13.

В-третьих, в океане меняющейся и познающей мир жизни человек находится далеко не на последних ролях.

Конечно, у нас не принято избавляться от четверти своего мозга, а затем при необходимости отращивать его назад. Тем не менее и виду homo sapiens принадлежат славные подвиги по части нейропластичности. Многие из них могли бы впечатлить даже индийских прыгающих муравьев, если бы те могли быть впечатлены чем бы то ни было.

Стоит только отдать себе ясный отчет в способности человека к глубокой личной трансформации и в ее первостепенной ценности, как наше общее направление в жизни становится однозначным и прямым, как стрела. Вектор нашей деятельности сливается с сущностным устремлением всей природы, с ее великим движением к самопознанию, самоосвобождению и самосозиданию. Перед нами встают уже другие задачи, нежели прежде.

Мы задаемся вопросом: к каким конкретно переменам призывали и философы древности, и великие ученые нескольких последних веков? Что нам следует изменить в самих себе и почему именно это? С помощью каких методов это становится возможным и как далеко мы можем здесь зайти?

Часто, однако, эти вопросы остаются лишь теорией или же мы вообще отказываемся признавать их правомерность. Мы знаем, что перемены возможны и даже не требуют столь уж большого труда, но стараемся задвинуть это знание на задворки сознания. Вопреки всем фактам, мы принимаемся убеждать и себя, и других в обратном. Мы отстаиваем точку зрения, будто и наши дурные привычки, и дурные привычки общества неизбежны, непреодолимы и необходимы. А значит, можно ничего не делать.